Какое достоинство имеют теперь для нас сочинения, переводы и труды Карамзина, исключая его историю? Историческое, сравнительное. Карамзин уже не может быть образцом ни поэта, ни романиста, ни даже прозаика русского. Период его кончился. Легкая проза Жуковского, стихи Пушкина выше произведений в сих одах Карамзина. Удивляемся, как шагнул в свое время Карамзин, чтим его заслугу, почетно вписываем его имя в историю литературы нашей, но видим, что его русские повести не русские; его проза далеко отстала от прозы других новейших образцов наших; его стихи для нас проза; его теория словесности, его философия для нас недостаточны.
Так и должно быть, ибо Карамзин не был гений огромный, вековой: он был человек большого ума, образованный по-своему, но не принадлежал к вечно юным исполинам философии, поэзии, математики, жил во время быстрого изменения юной русской литературы, такое время, в которое необходимо все быстро изменяется. Он увлекал современников, и сам был увлечен ими.
Объяснив себе таким образом Карамзина как литератора вообще, обращаемся к его Истории.
Она заняла остальные двадцать три года жизни Карамзина (с 1802 по 1826 год); он трудился ревностно, посвятил ей лучшее время своей жизни. Но стал ли он наряду с великими историками древнего и нового времени? Может ли его история назваться произведением нашего времени?
Сравнение его с древними и новыми историками, коих имена ознаменованы славою, мы увидим впоследствии, но теперь скажем только, что как сам Карамзин вообще был писатель не нашего века, так и Истории его мы не можем назвать творением нашего времени.
В этом мнении нет ничего оскорбляющего память великого Карамзина. Истинные, по крайней мере современные нам идеи философии, поэзии и истории явились в последние двадцать пять лет, следственно, истинная идея истории была недоступна Карамзину. Он был уже совершенно образован по идеям и понятиям своего века и не мог переродиться в то время, когда труд его был начат, понятие об нем совершенно образовано и оставалось только исполнять. Объяснимся подробнее.
Мы часто слышим слово История в смысле запутанном, ложном и превратном. Собственно слово сие значит: дееписание, но как различно можно принимать и понимать его! Нам говорят об историках, и исчисляют сряду: Иродот[4], Тацит[5], Юм[6], Гизо[7], не чувствуя, какое различие между сими знаменитыми людьми и как ошибается тот, кто ставит рядом Иродо-та и Гизо, Тита Ливия[8] и Гердера[9], Гиббона[10] и Тьерри[11], Робертсона[12] и Минье[13].
Новейшие мыслители объяснили нам вполне значение слова история; они показали нам, что должен разуметь под сим словом философ. История, в высшем знании, не есть складно написанная летопись времен минувших, не есть простое средство удовлетворять любопытство наше. Нет, она практическая поверка философских понятий о мире и человеке, анализ философского синтеза. Здесь мы разумеем только всеобщую историю, и в ней видим мы истинное откровение прошедшего, объяснение настоящего и пророчество будущего. Философия проницает всю бездну минувшего: видит творения земные, до человека бывшие, открывает следы человека в таинственном Востоке и в пустынях Америки, соображает предания людские, рассматривает землю в отношении к небу и человека в отношении к его обиталищу, планете, движимой рукою провидения в пространстве и времени. Такова до-история (Urgeschichte) человека. Здесь историк смотрит на царства и народы, сии планеты нравственного мира, как на математические фигуры, изображаемые миром вещественным. Он соображает ход человечества, общественность, нравы, понятия каждого века и народа, выводит цепь причин, производивших и производящих события. Вот история высшая.
Но формы истории могут быть разнообразны до бесконечности. История может быть критическая, повествовательная, ученая; в основании каждая из них должна быть философическая, по духу, не по названию, но по сущности, воззрению своему (ибо просто прибавив название: философическая, по примеру Райналя[14], мы не сделаем никакой истории в самом деле философскою). Всеобщая история есть тот огромный круг, в коем вращаются другие бесчисленные круги: истории частные народов, государств, земель, верований, знаний. Условия всеобщей истории уже определяют, каковы должны быть сии частные истории. Они должны стремиться к основе всеобщей истории, как радиусы к центру; они показывают философу: какое место в мире вечного бытия занимал тот или другой народ, то или другое государство, тот или другой человек, ибо для человечества равно выражают идею – и целый народ, и человек исторический; человечество живет в народах, а народы в представителях, двигающих грубый материал и образующих из него отдельные нравственные миры.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Впервые: Московский телеграф. 1829. Ч. 27. No 12. Июнь. С. 467—500. Печатается по первой публикации.
2
1765-й годом своего рождения долгое время считал и сам Карамзин. Но в конце жизни он уточнил дату: 1 (12) декабря 1766 года.
3
пороки не человека, но века (лат.).
4
См прим. 3 на с. 904.
5
См. прим. 6 на с. 878.
6
См. прим. 24 нас. 911.
7
Гизо Франсуа (1787—1874) – французский историк.
8
См. прим. 7 на с. 876.
9
Гердер Иоганн Готфрид (1744—1803) – немецкий философ и писатель, автор сочинений по философии истории.
10
См. прим. 15 на с. 913.
11
Тьерри Огюстен (1795—1856) – французский историк.
12
См. прим. 22 на с. 905.
13
Минье Огюст (1796—1884) – французский историк.
14
Райналь (Рейналь) Гийом Томас Франсуа (1713—1796) – французский философ и историк.
