– Сколько ему стукнуло?
– Пятьдесят пять.
Макарыч пошел и не пожалел. Он увидел, как ведут себя новые хозяева в новой для него жизни.
Стол и в самом деле впечатлял. Длиной метров двадцать, он был плотно уставлен снедью, от которой Макарыч успел отвыкнуть.
Все уже сидели на своих местах и ожидали, когда хозяин закончит разговор по мобильному телефону и даст команду приступать к празднеству. Макарычу досталось последнее место рядом с Витей и напротив уборщицы – узбечки Шахи.
Наконец хозяин закрыл крышку телефона и крикнул:
– Сторож пришел? Ага, вижу. Мы вас ждали, Василий Макарович. Дверь не забыли за собой закрыть?
Витя ухватил засопевшего Макарыча за рукав и крикнул:
– Закрыли, Михаил Наумович! – А Макарычу прошептал. – Не обращай внимания. Это ему надо показать власть над тобой.
Макарыч краем глаза увидел, как хозяин что-то говорил сидевшим напротив, указывая на него.
– Успокоился? – продолжал шептать Витя. – Накладывай еду, на вот тебе бутерброд с икрой. Что будешь пить?
Макарыч указал на водку. Витя наполнил его рюмку, а Шаха подала полную тарелку.
– Ешь, это самый здесь вкусный еда.
Он хотел налить ей вина, но она замахала головой.
– Не, не, я не пью.
– И ни разу не пробовала?
– Ни разу.
А за столом уже начали восхвалять хозяина: и какой он умный и замечательный во всех отношениях как человек и как рёуководитель, лучше не придумать, и какой он добрый и чуткий к сотрудникам, и огромное ему спасибо за то, что он обеспечил столько людей работой, и какой он бескорыстный и щедрый, подтверждением чего является этот стол.
Выпив две стопки и хорошо закусив, Макарыч вернулся на свое рабочее место за столом сбоку от входной двери и напротив кабинета хозяина.
Шаха догнала его и прошептала:
– Они врут про него. Он такой жадный. За каждую копейку руки дрожат.
Он улыбнулся ей. В чем, в чем, а в жадности хозяину не откажешь.
Поэтому так удивил Макарыча богатый стол. Видно, какой-то смысл в этом был.
Эту работу ему порекомендовал сосед. Они знали друг друга со дня заселения кооперативного дома в начале семидесятых. У соседа долгое время был желтый «Москвич», который сменила синяя «Нива». Макарыча сосед наверняка помнил по двум поочередно «Волгам». Их машины до сих пор иногда стояли рядом у дома, помогая друг другу сносить насмешки блестящих иномарок. Макарыч и сосед всегда здоровались, но никогда не разговаривали и не знали друг друга по имени. Лишь пять лет назад их свели их собаки: крохотный чихуа-хуа Макарыча Филька влюбился в огромную немецкую овчарку соседа. Она тоже была не безразлична к нему, судя по вилянию хвоста. Посмеявшись, глядя на них, разговорились и хозяева. Коснулись размера пенсий. Сосед очень удивился, услышав, что у Макарыча она была меньше, чем у него.
– Вы вроде бы были не рабочим, как я, а на высокой должности, и пенсия у вас должна быть больше, – рассудил он трезво.
– Своей самой высокой должностью я считаю работу формовщиком в конце войны. Я до сих пор помню сладкий запах формовочной смеси.
– Сколько же вам было лет?
– Четырнадцать. А помощнику сварщика Павлику было еще меньше. Запомнился мне как жуткий матершинник. Защитную маску не признавал, поэтому глаза все время были красные и слезились. Мы его предупреждали: «Ты же ослепнешь». Он отмахивался: «А, хуйня. Глаз – не пизда, проморгает». Частушек знал несметное множество. Пять из них я помню до сих пор. Самая приличная из них: «Подружка моя, я тебе советую: если целка велика, залепи газетою».
– Так у вас как ветерана труда во время войны должна быть повышенная пенсия, – сказал сосед.
– Когда у меня дело дошло до пенсии, от завода уже ничего не осталось. В девяностые его оккупировали фирмы. После немецкой бомбы он быстро возродился, а в мирное время бесславно погиб от демократии.
– С моим заводом, на котором я проработал сорок пять лет, произошло тоже самое. Сейчас на его территории пятьдесят три торговые фирмы и ни одной производственной. Директор одной из фирм работал когда-то у меня подручным и из жалости взял меня к себе сторожем.
Макарыч, сам не зная, почему, вдруг пожаловался, что не может устроиться на работу.
– Так вы же с вашими запросами не пойдете, как я, сторожем.
– Еще как пойду. Запросы у меня сейчас такие же, как у всех стариков: выжить. Пытался я устроиться и сторожем – не взяли, как только слышали, сколько мне лет. Правда, года три назад в бюро занятости, внимательно просмотрев мою трудовую книжку, предложили место разнорабочего за триста восемьдесят рублей, да жена не пустила.
– И правильно сделали. Это они в издёвку над вами. Я в то время уже около двух тысяч получал, а сейчас – пять. Думаю и вам должны дать не намного меньше на одной фирме, где мне дня три назад предлагали работу сторожем. Она не на территории нашего завода, а где-то в центре. Мне нет смысла уходить с насиженного места, а вас могу порекомендовать. Условия такие же, как у меня: через два дня на третий с шести вечера до девяти утра в будни и сутки в выходные. Если согласны, я сегодня же позвоню знакомому, а тот – хозяину фирмы. Вас как зовут? Столько лет знаем друг друга, а незнакомы. Я – Николай Петрович.
Макарыч тоже представился и дал свой номер телефона.
Уже через день он сидел перед кадровиком, мужчиной лет сорока пяти с моложавым лицом, не пострадавшим от набегов умных мыслей. Услышав, что Макарыч ни сторожем и ни охранником не работал, кадровик изобразил раздумье и поинтересовался в надежде найти хоть какую-то зацепку.
– А вообще-то вы кто по специальности? – И нахмурил жидкие брови, видя, что Макарыч замялся. – Вы кем работали?
Не дожидаясь ответа Макарыча, кадровик взял со стола его трудовую книжку и, пролистав, развел руками, подтвердив догадку Макарыча насчет ума:
– К профессии сторожа все ваши высокие должности, к сожалению, не имеют никакого отношения.
– Ну, почему же? – возразил, цепляясь за соломинку, Макарыч. – Работая за границей, я охранял и защищал интересы государства. Смею вас заверить, это было не менее сложно, чем охранять здесь офис.
– Э, не скажите. – На этот раз кадровик заглянул в паспорт Макарыча, очевидно, на год рождения, постучал им по столу и вдруг смилостивился. – Ладно, рискнем вас взять.
Возвращая паспорт, он вдруг улыбнулся, и лицо его преобразилось, подобно унылому пейзажу под лучами солнца.
Тебе, дружок, нужно чаще улыбаться, чтобы скрывать твою тупость, чуть не посоветовал ему Макарыч.
К счастью, даром телепатии, кадровик не обладал, и начал называть ставки за одно дежурство тоном, словно не сомневался, что Макарыч тут же встанет и уйдет. Но тот стал переводить в уме услышанные цифры в месячную зарплату, чтобы сравнить с соседскими пятью тысячами, у него получалось то меньше, то больше.
Тут в кабинет заглянула плешивая голова пожилого еврея и, бросив на Макарыча любопытный взгляд, кивком вызвала кадровика.
У Макарыча между тем окончательно суммировался оклад в две тысячи рублей с копейками, здорово его разочаровав. Но где-то, рассудил он, платят и меньше, к примеру, консьержкам. И условия у них хуже, а здесь сиди и смотри телевизор. Пока не найдут третьего, на нос будет выходить по три тысячи. Галина этим деньгам очень даже обрадуется. И дочери он поможет с оплатой за учебу детей, по тысяче будет давать в месяц.
Он решил не ерепениться и согласиться. До дачи поработает, а там видно будет.
И тут его ожидал сюрприз. Кадровик вернулся с улыбкой до ушей и радостно сообщил, что оклад у него будет не тот, что он назвал, а на целых тридцать рублей за смену больше. Догадавшись, что заглядывал сам хозяин, Макарыч увязал это с тем, что произвел на хозяина неизгладимое впечатление, было у него когда-то и такое. Но первое впечатление, видно, сразу или постепенно испортилось, потому что затем ни о каком повышении хозяин не помышлял и даже не хотел слушать. Заставил его сделать это третий сторож, которого искали два года. Им оказался хромой пенсионер из Подмосковья, категорически заявивший хозяину при приеме: «Так дело не пойдет! В Москве минимальный оклад уже четыре девятьсот». До этой суммы хозяин, конечно, оклад не увеличил, но на сорок процентов его приподнял. Хромой же через восемь месяцев ушел, получив, к удивлению Макарыча и сменщика Славика, отпускные, о чем они даже не заикались. Затем тоже стали их получать.
Для них так и осталось загадкой, как удалось хромому заставить хозяина пойти на уступки. Тот ведь мог просто не взять его на работу, но взял. Мог не заплатить не только отпускные, но и оклад за последние дни. Зарплату он выдавал в первых числах следующего месяца и имел привычку при увольнении не выплачивать заработанное с первого числа до ухода. Поэтому все старались увольняться сразу после получения зарплаты.
