— Больше всего мне нравится, что на корабле есть ты. Ты умеешь успокоить, — проворчал я. Она уже не первый год пристает ко мне, чтобы я поменял двигатели или хотя бы как следует отремонтировал старые. — У меня для тебя интересное сообщение: с нами летит пассажир из профессионалов, ученая.
— Да брось ты! Что ей здесь понадобилось?
— Не иначе, собралась изучать классовую борьбу низшего персонала на межзвездных транспортных линиях, — предположил я. — А если серьезно, то она, по данным диспетчера, торопится на Парекс. После нас вылетов туда не будет целых девять дней.
— Неужели раскуплены все билеты на пассажирские рейсы?
— На пассажирских рейсах нельзя перевозить негабаритный груз, как у нее. Только не спрашивай, что именно она везет, потому что я сам этого не знаю.
— Я и не собиралась спрашивать. Если это что-то любопытное, Билко обязательно разведает.
— Лучше бы он не совал нос, куда не следует! — Я знал, что Билко никогда еще не воровал грузы, но опасался, как бы неуемное любопытство не заставило его переступить черту.
— Если он меня спросит, я передам ему твое пожелание, — пообещала Ронда.
— В том-то и дело, что он ни с кем не советуется… — проворчал я. — Лучше постарайся сосредоточиться и вывести корабль в космическое пространство без лишних пиротехнических эффектов. Не хватало только, чтобы эта ученая дама испугалась и подняла визг!
— С нашего края пищевой цепочки вряд ли кто-нибудь обратит на это внимание, — сухо ответила она. — Но если ты приказываешь, я постараюсь.
Я отключил связь и посвятил следующие несколько минут предстартовой проверке систем. Я сознательно медлил, чтобы оттянуть неотвратимый разговор с Джимми Камалой, нашим ответственным за музыку, о деталях броска к Парексу.
Нельзя сказать, чтобы я его сильно недолюбливал. Просто он был молокососом, которому едва исполнилось девятнадцать, а потому из него так и перли плохо переваренные идеи и сомнительные истины, раздражавшие меня еще тогда, когда я сам был подростком. Надо же было такому случиться, чтобы именно этот зазнавшийся шалопай оказался нашим ответственным за музыку — то есть человеком, чью незаменимость вынужден был признавать весь экипаж «Сергея Рока»!
Честно говоря, Джимми старался. Но несмотря на все его благие намерения не нести чушь и на мои — помалкивать и не указывать ему на каждом шагу, что он несет чушь, оба мы постоянно гладили друг друга против шерсти.
К счастью, в тот момент, когда я закончил предстартовую проверку систем, Билко сообщил мне, что багаж погружен и закреплен. Я связался с диспетчерской, узнал, что благодаря нашей прыти мы числимся третьими в очереди на взлет, и приказал экипажу пристегнуться. Увидеться с Джимми я еще успею.
Мы взлетели на орбиту, даже не осыпав космопорт искрами, отстрелили ускоритель, тут же подобранный внизу для повторного использования, и устремились в глубокий космос.
Увы, теперь встреча с Джимми стала неотвратимой.
— Проверь параметры траектории на Парекс, — приказал я Билко. Более современные корабли могли корректировать свой маршрут в процессе полета, нам же приходилось с самого начала ложиться на строго выверенный курс. — Пойду посмотрю, готов ли Джимми.
— Ступай, — молвил Билко, уже приступивший к делу. — Не забудь напомнить ему, что нынче мы нагружены под завязку. Тут нужна Зеленая, а то и Синяя.
— Это точно.
Проходя мимо пассажирской каюты, я обратил внимание, что дверь ее заперта. Вдруг у дражайшей ученой дамы приступ тошноты? Я был готов пожелать ей именно этого: в обществе, пронизанном строгими классовыми разграничениями, рвота — великий уравниватель. С другой стороны, если ей не хватит пакетов, мне придется за ней подтирать… Вспомнив об этом, я перестал желать ей неприятностей. Пройдя еще пять метров, я вошел в каюту ответственного за музыку.
Как я уже сказал, Джимми был парнишкой девятнадцати лет от роду. Я забыл добавить к этому, что одним возрастом дело не исчерпывалось: все самое неприятное, что только может сопутствовать этому возрасту, наличествовало у него в полном комплекте. Скажем, волосы он не стриг уже на протяжении пяти межпланетных перелетов, а на физиономии отрастил пучки противной растительности, каковую на полном серьезе именовал бородой. Даже среди своих коллег, не ведающих приличий в одежде и испытывающих по сему поводу извращенную гордость, он выделялся полным отсутствием вкуса: в тот день, к примеру, он напялил рубаху в кричащую полоску, вышедшую из моды лет десять назад, и линялые джинсы, начавшие выцветать тогда же. Шейный платок — кастовый «знак» ответственного за музыку — находился в вопиющей дисгармонии с рубахой, к тому же был повязан кое-как. О фасоне и состоянии его ботинок, водруженных прямо на стол, я вообще умолчу.
При моем появлении он, как всегда, вздрогнул всем телом. Ронда почти убедила меня, что эта его чрезмерная реакция объясняется постоянной занятостью, но я еще не отбросил версию, что он просто чувствует себя виноватым. Не знаю только, из-за чего…
— Капитан, — пролепетал он едва слышно, — я составляю новую программу.
— Понятно. — Я покосился на его штиблеты, которые он не позаботился убрать со стола, и отвел взгляд. Он знал, что я терпеть не могу этой его манеры, но стол принадлежал ему, никаких специальных инструкций, регулирующих данный вопрос, не существовало, вот он и проявлял завидное упорство. Это был вызов лично мне. Я всегда подозревал, что он поступает так по наущению Билко, но доказательствами не располагал.
— Старший помощник Хобсон сообщил тебе вес корабля?
— Да, сэр, — ответил Джимми. — Полагаю, нам надо выбрать Синюю — так безопаснее.
— Это точно, — проворчал я, не собираясь уточнять, что Синяя — это «эра романтики» или народная музыка, то есть направления, которые предпочитаю лично я. Не хватало только, чтобы Джимми возомнил, будто оказывает мне услугу! Тогда он обязательно потребует ответного одолжения.
— Что у тебя в плане?
— Начнем с Двойного концерта Брамса, — забубнил он, уставившись в список. — Это тридцать две целых семьдесят восемь сотых минуты. «Карнавальная увертюра» Дворжака — еще девять целых пятьдесят две сотых, симфония с органом Сен-Санса — тридцать две целых шестьдесят семь сотых, «Реквием» Берлиоза — целых семьдесят шесть минут. Потом пойдет «Пер Понт» Грига — сорок восемь целых три десятых, скрипичный концерт Мендельсона — двадцать четыре целых двадцать четыре сотых и «Эльзасские сцены» Массне — двадцать две целых восемьдесят две сотых минуты.
Он, наверное, вообразил, что закидает меня цифрами и не даст опомниться. Если так, ему предстояло разочарование.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
