Потомки Майя готовились, кто как мог, стараясь своими нехитрыми жертвами откупиться от Грядущего.
Когда автобус покинул городок, девушка словно почувствовала на себе взгляд, оторвалась от окна и взглянула прямо на Альфонсо.
Тот судорожно отвел глаза и залился стыдливым румянцем, как школьник. Но долго сдерживаться не мог и снова скосился на нее. Она тут же снова поймала его взгляд и, губы ее тронула саркастическая ухмылка. Внезапно она поднялась и двинулась прямо к нему, мягко, как огромная кошка, перешагивая через завал осветительного оборудования
Альфонсо смущенно заерзал на сидении, замигал, готовый к тому, что девица при всем честно́м народе громко спросит, не мамочка ли научила его так бесцеремонно пялиться на беременных женщин?
Но она остановилась возле «парнишки», неожиданно чмокнула его в маковку, а потом тяжело опустилась рядом, глядя в окно и рассеянно собирая черные, как вороново крыло, волосы в узел.
Альфонсо, тут же позабыв про свой конфуз, не верил своим глазам. Кто угодно, только не этот странный тип! Может, сестра? Внутренне он готов был проигнорировать даже явные расовые отличия, но как проигнорировать то, как она прижалась полной грудью, выглядывающей из разреза платья, к его угловатому плечу? Или то, с какой настойчивой нежностью она взяла его вялую, бледную руку и положила на свой живот?
Странный паренек (Альфонсо все никак не мог воспринимать его как мужчину) никак не отреагировал на появление женщины. Разве что, не глядя, рассеянно прошелся ладонью по ситцевой ткани. Альфонсо показалось, что ребенок шевельнулся, словно отзываясь на прикосновение отца. Смотреть на такое было почему-то жутко, тошно и противно. Он отвел глаза.
Александр.
Вскоре густой лес, стискивавший дорогу, поредел. Там и сям замелькали приглашающие вывески хостелов и отелей, таблички указателей на разных языках. Меж деревьев запетляли аккуратные, каменные тропинки, ведущие к веселым домикам, наподобие бунгало. На тропинках, среди окружающих их ярких цветников, резвились длиннохвостые обезьянки, похожие на, голенастых кошек.
-Почти приехали, - мягко произнесла Марта, - Можешь настраивать свою камеру.
Гостиничный комплекс вновь сменился дремучими зарослями.Александр хотел уже выразить свое недоумение, но внезапно лес, словно в испуге, расступился, и автобус выкатился на огромное, залитое тяжелым послеобеденным солнцем плато.
Не дыша, и едва ли замечая это, Александр без остановки щелкал и щелкал затвором камеры. Все, о чем он мечтал с самого детства, было еще там – вдалеке, но он уже видел это! Выщербленные ветрами и выбеленные дождями древние постройки. Какие-то из них были пока скрыты от его взгляда, а какие-то уже предстали во всей красе, являя своей вековой траченной серостью жуткий контраст с окружающей их тщательно ухоженной и невыносимо зеленой газонной травкой. Если бы он мог, он бы закричал от восторга. Если бы ему это было доступно, он бы выскочил из автобуса и бежал, сломя голову, навстречу древнему великолепию. Но все, что он мог – это щелкать затвором.
…
Ему было около десяти, когда в интернате для детей с особенностями развития, где он воспитывался, показали документальный фильм про Майя. Период до того дня Александр запомнил только как череду серых лет, где ничего его не трогало и не интересовало.
Он прекрасно помнил своих родителей и день, когда он оказался в интернате. Мать его, рыжеволосая и неприятно чужая из-за беременности, пряча глаза, убеждала его, что все это временно. Вот родятся близнецы… вот папа решит вопрос с работой… вот выплатят остаток по закладной… и они тут же приедут за ним. А пока что надо побыть маленьким храбрым мужчиной…
Папа при этом, с прыгающим кадыком на жилистой шее, не сводил глаз от огромного паззла на стене, выполненного воспитанниками, словно только он его и интересовал. Мозаика была идиотской, но очень яркой – Винни Пух приделывал Ослику хвост. Несколько деталей отвалились, демонстрируя неприглядную серую стену позади.
Александр не был ни слабоумным, ни бесчувственным. Если бы он мог, то начал бы реветь и цепляться за мамину юбку или обещать отцу всегда вести себя хорошо, только «Пожалуйста, пожалуйста! заберите меня отсюда!».
Но, если бы он это мог, то вряд ли бы оказался здесь. Синдром Аспергера свел почти к нулю его эмоциональность и, как следствие, способности к социальному взаимодействию. А потому он с виду спокойно и даже безразлично ожидал, когда же они уйдут, и он сможет проверить, не закатились ли отвалившиеся от паззла детали за отставший от плинтуса куцый ковролин.
Как во сне он почувствовал сухие, холодные материнские губы на своей щеке, похлопывание дрожащей отцовской руки по плечу. А потом пришла улыбчивая пожилая воспитательница и увела его в серый и пустой мир.
Мама приходила еще несколько раз, обещала «как только, так сразу…», гладила его по голове, как бездомного щенка, жалко улыбалась. А потом окончательно пропала. Отец же не появился ни разу.
А пять лет спустя на уроке истории включили Фильм, и у него внезапно появился интерес к жизни. Ему до боли в груди захотелось, как и тем археологам, лазать среди древних, серых развалин, раскапывать некогда зарытое и читать до него никем не читаемое.
С учебой у него проблем не было. Только высшие отметки по всем предметам. Впрочем, и диагноз его не был приговором. В подростковом возрасте самостоятельно изучив литературу о синдроме Аспергера, он пришел к выводу, что под него, не кривя душой, можно загнать большую часть человечества. Он не был слабоумным. У него просто были… затруднения. То, что обычным людям было дано с рождения, ему приходилось осваивать «вручную» на специальном курсе, называемом «Основами невербального общения».
Например, почти не испытывая эмоций сам, он не умел читать их и на лицах окружающих. Эмоций, если верить специализированным пособиям, было великое множество, а вот возможности человеческого лица – крайне скудны. Ему потребовалось много времени, чтобы запомнить, что удивление и страх, хоть и выглядят одинаково, не значат одно и то же. То же касалось грусти и отвращения. Или подозрения и обиды. Упорным трудом он научился различать их, отсеивая явные признаки – лишь по незначительным морщинкам на лбу или в уголках глаз. Но изображать даже самые простые эмоции на собственном лице так и не научился.
Профессора Фернандеса он знал еще с интерната, где тот преподавал им историю. Это он в
