многослойное образование, в котором наряду с арабским во множестве присутствовали персидские, индийские, греческие, среднеазиатские и иные элементы. Распространение ее в суданских районах объективно означало расширение знакомства народов Африки с достижениями народов других частей света и в то же время способствовало увеличению их вклада в культуру всего человечества. Конечно, не следует преувеличивать степень знакомства африканцев с этой культурой; она сделалась достоянием очень немногочисленной верхушечной прослойки общества, а масса африканцев-общинников оставалась неразрывно связанной со своими традиционными обычаями и верованиями. Но примерно таким же было положение во многих других окраинных районах мусульманского мира. А главное, уровень культуры и роль ее в культурной истории человечества отнюдь не поддаются определению чисто арифметическими показателями: в этой сфере — да и не только в ней — действуют гораздо более сложные и опосредованные взаимосвязи и зависимости. Продвижение мусульманской культуры в Судан облегчалось существованием сложившегося и проверенного на протяжении многих столетий опыта контактов между ним и странами Северной Африки. Контакты эти в основном были торговыми и с незапамятных времен строились вокруг обмена слоновой кости, страусовых перьев, а позднее также золота и невольников, доставляемых из Судана, на ремесленные изделия присредиземноморских областей, а главное — на соль Сахары. Естественно, что ислам и мусульманская культура (в какой-то степени эти термины были синонимами в африканском средневековье) двигались на юг вдоль древних торговых путей. И столь же естественно, что очень долго приходивший с севера мусульманин был купцом и соответственно всякий купец с севера был мусульманином. Эта связь в большей мере сохранилась и тогда, когда в Судане появились мусульмане из числа черных африканцев: распространение ислама происходило теперь уже усилиями местных торговцев (хотя слово “усилия” в данном случае, пожалуй, не самое удачное: распространение ислама происходило здесь чаще всего как раз без особых усилий, мирным путем).
По-видимому, раньше всех других мусульман появились в Судане члены различных хариджитских групп, которых в VIII—IX вв. было в Северной Африке довольно много. Насколько можно судить, именно хариджиты познакомили с исламом жителей местностей, прилегающих к излучине Нигера, в частности Гао, города, который стал столицей сначала небольшого сонгайского княжества, а через несколько веков — Сонгайской державы сонни Али и аскии ал-Хадж Мухаммеда. Однако с X в. начался быстрый упадок влияния хариджитов в Северной Африке, хотя в Судане это проявилось, видимо, не сразу. После же создания в Западной Сахаре и на юге Марокко государства Алморавидов вся эта часть Африки вместе с соседними областями Судана стала зоной безраздельного господства маликитского толка суннитского ислама, хотя отдельные группы хариджитов встречал в Судане еще Ибн Баттута в 50-х годах XIV в. Конечно, западносуданское маликитство с самого начала несло на себе отпечаток своего североафриканского происхождения. Типичные для марокканского ислама отклонения от строгой канонической нормы — культ святых, видное место магических представлений и обрядов, равно как и широкое распространение тенденций мистицизма, — в Западном Судане были выражены едва ли не резче, чем в Магрибе. И все же это было в основе своей несомненное маликитское правоверие (см. [Уиллис, 1979]).
Именно в это время, в пору, когда уже утвердилось безраздельное господство маликитства, в западной части излучины Нигера возник город, которому предстояло со временем стать важнейшим в Западном Судане торговым и особенно культурным центром. Здесь, у южной оконечности караванного пути из Южного Марокко, с особой четкостью проявилась та связь между исламом и транссахарской торговлей, о которой только что говорилось. В Томбукту переплетение крупного купечества с верхним слоем мусульманских богословов-факихов привело в XV в. к появлению единой прослойки духовно-купеческой аристократии, державшей в своих руках практически всю торговлю с Марокко и располагавшей огромными по тем временам материальными возможностями, а соответственно и политическим влиянием. Когда во второй половине XV в. начала создаваться великая Сонгайская держава, эта аристократия выступила уже как самостоятельная сила. И в этом качестве она на всем протяжении существования державы служила источником серьезного беспокойства для царской власти в Гао.
Духовное сословие Томбукту с самого начала выступало в качестве оплота маликитского правоверия. Как раз поэтому оппозиции местных факихов первому из строителей державы — сонни Али — приобретала у них подчеркнутый оттенок борьбы с остатками влияния еретиков-хариджитов. Эти претензии сохранялись и впоследствии: они, в частности, отразились и в тексте интересующих нас здесь хроник. Однако на самом деле речь шла не только о борьбе с хариджитством — хотя момент религиозно-идеологического конфликта, конечно, ни в коем случае нельзя недооценивать, говоря о людях средневековья, — но и о более прозаических вещах.
Сонгайская держава сложилась как естественная наследница и как продолжение двух других великих политических образований средневекового Судана — Ганы и Мали. Оба они выросли в значительной степени на транссахарской торговле, которая служила здесь одним из главных факторов складывания предпосылок классового общества и государственности. Сонгай, бывшее дальнейшим развитием исторического опыта народов региона, вырастало уже на созданной в Гане и Мали социально-экономической базе. В его возникновении торговля с Северной Африкой и Египтом играла намного меньшую роль, но сохраняла тем не менее значение важнейшего источника средств для царской казны. Поэтому правители Сонгай старались в своей внешней политике перехватить все главные торговые пути через Сахару и тем самым взять под полный контроль всю эту важнейшую отрасль экономики средневекового Судана. В этом они продолжали политику своих малийских предшественников. Но как раз это-то и не устраивало духовно-купеческую знать Томбукту. Она нуждалась в сильной государственной власти, способной обеспечить нормальное функционирование торговых путей, и, конечно, не помышляла о том, чтобы довести дело до полного разрыва с царской администрацией в Гао. Но, признавая необходимость для себя такой власти, факихи и купцы Томбукту, во главе которых стоял кадий города, его главный судья, стремились установить с нею такой modus vivendi, при котором вмешательство в дела Томбукту со стороны правителей было бы минимальным, а автономия города — наибольшей.
То, что во главе этой оппозиции, иногда более, иногда менее явной и острой, неизменно оказывались кадии, тоже очень характерно для обстановки в городе. По традиции кадии в суданских городах ведали взаимоотношениями между местными и североафриканскими купцами (основное население, даже в тех случаях, когда оно официально считалось мусульманским, чаще всего прибегало к суду либо традиционных старейшин, либо царских чиновников). Поэтому в руках кадия находились многие нити управления торговлей, на которой держалось благосостояние этих городов. И хотя в Судане довольно рано, еще в XIII в., сложилась “клерикальная”, по определению современного исследователя, мусульманская традиция, не связанная непосредственно с коммерческой деятельностью (см. [Санне, 1979, с. 2—3]), однако
