Майлз распечатал карту кладбища, чтобы, выйдя из переулка Рыдающей Рыбы, сразу найти дорогу к могиле Бетани, даже — как однажды выразился один мой знакомый — «на излете ночи, когда не видно ни зги — до того темно». (Хотя насчет «ни зги» — это преувеличение. Майлз выбрал ночь, когда на небе светила полная луна.) Карта была нужна ему на всякий пожарный, он пересмотрел много фильмов про восставших из могил мертвецов. В такой ситуации каждый лишний путь к спасению сгодится.
Он сказал матери, что переночует у своего друга Джона. А своему другу Джону велел ничего не рассказывать матери.
Если бы Майлз набрал в «гугле» не только «раскапывание могил», но и «поэзию», то узнал бы, что у него были предшественники. Поэт и художник Данте Габриэль Россетти тоже похоронил свои стихи вместе с умершей возлюбленной. Потом Россетти, так же сожалея о совершенном, решил раскопать могилу, чтобы вернуть свои творения. Я рассказываю вам все это затем, чтобы вы никогда не повторили подобной ошибки.
Трудно сказать, был ли Данте Габриэль Россетти как поэт лучше Майлза. Зато его сестра, Кристина Россетти, и впрямь была талантлива. Впрочем, вам мои взгляды на поэзию наверняка не интересны. Уж я-то вас знаю, хоть вы и не знаете меня. Вы-то только и ждете, когда я перейду к рассказу о раскапывании могил.
У Майлза была пара-тройка друзей, и он подумывал было пригласить кого-то из них на совместную вылазку. Но никто кроме Бетани не знал, что он пишет стихи. А Бетани уже некоторое время была мертва. Одиннадцать месяцев, если точнее, то есть на один месяц дольше, чем она пробыла девушкой Майлза. Достаточно давно, чтобы Майлз начал потихоньку выбираться из тумана и иголок. Достаточно давно, чтобы он снова смог слушать отдельные памятные песни по радио. Достаточно давно, чтобы в его воспоминаниях о Бетани появился какой-то оттенок нереальности, словно она была фильмом, который он когда-то в далекие времена посмотрел ночью по телеку. Достаточно давно, чтобы он, попытавшись мысленно восстановить стихи, которые посвятил ей, и в особенности пастушьи песни, не смог этого сделать. Как если бы, положив бумаги в гроб, он не просто оставил Бетани копии стихотворений, но пожертвовал и самими блестящими, совершенными строками, отдал их все без остатка и теперь не мог составить и записать их снова. Майлз знал, что Бетани умерла. С этим уже ничего не поделаешь. Но стихи — дело другое. Если можно что-то спасти, то нужно спасать. Пусть даже ты сам ты сам чуть это не загубил.
Вы, чего доброго, можете подумать, будто я чересчур жестока к Майлзу, будто я не вхожу в его положение. Так вот, это не правда. Я к Майлзу отношусь с той же симпатией, что и ко всем остальным. И не считаю, будто он глупее, зауряднее или незначительнее, чем, к примеру, вы. Каждый может случайно раскопать не ту могилу. Ошибку в этом духе может совершить любой.
На небе светила полная луна, и карту можно было легко разглядеть и без фонарика. На кладбище было полно кошек. Не спрашивайте меня, почему. Майлз не боялся. Он был полон решимости. Раскладная телескопическая лопата на батарейках поначалу отказалась раскладываться. Он испробовал ее у себя во дворе, но здесь, на кладбище, звук получался чудовищно громкий. Это ненадолго отпугнуло кошек и, как ни странно, не привлекло нежелательного внимания. Кошки вернулись. Майлз отставил в сторону венки и букет, а потом обвел кусачками прямоугольник. Воткнул лезвие телескопической лопаты в землю и стал снимать с могилы Бетани толстые квадраты дерна. Он сложил их кучкой, как образцы ковролина, и приступил к работе.
К двум часам ночи Майлз наделал на веревке узлов на небольшом равном расстоянии друг от друга — вместо ступенек, — а затем обвязал веревку вокруг дерева, чтобы проще было выбираться из могилы, когда стихи окажутся у него в руках. Пока яма была глубиной по пояс. Ночь выдалась теплая, и Майлз вспотел. Это было не так-то легко — орудовать лопатой. Она постоянно складывалась и раскладывалась сама по себе. Он прихватил материны перчатки, чтобы не натереть мозолей, и все же руки начали уставать. Перчатки оказались слишком велики. Мышцы рук болели.
К половине четвертого Майлз уже не видел из могилы ничего, кроме неба. Подошла крупная белая кошка, поглядела на Майлза сверху вниз, быстро заскучала и ушла. Луна двигалась у Майлза над головой как прожектор. Он стал орудовать лопатой осторожнее. Не хотел повредить гроб Бетани. Когда лопата наткнулось на что-то, не похожее на землю, Майлз вспомнил, что оставил ментоловую мазь дома на кровати. Пришлось импровизировать, намазавшись завалявшейся в кармане вишневой гигиенической помадой. Теперь он копал и разгребал землю руками в садовых перчатках. Кроваво-красный свет, исходящий от закрепленной на лбу лампочки, выхватывал из темноты фрагменты чуда техники — телескопической лопаты, отброшенной за ненадобностью, а также камешки, червей и похожие на червей корешки, торчавшие из стен вырытой Майлзом ямы. И гладкую крышку гроба Бетани.
Майлз вдруг сообразил, что стоит на крышке. Наверное, надо было сделать яму чуть пошире. Трудно будет открыть крышку, если стоишь на ней. К тому же возникла еще одна проблема: ему приспичило отлить. Так что пришлось подтянуться на своих трясущихся от усталости руках, цепляясь за веревку, вылезти из могилы и подыскать укромное местечко. Вернувшись, он посветил в могилу фонариком. Ему показалось, что крышка гроба слегка приоткрыта. Возможно ли это? Может, он случайно сбил своей телескопической лопатой петли, или сдвинул крышку ногой, когда, извиваясь, лез вверх по веревке? Он медленно вдохнул, тщательно принюхиваясь, но различил только запах земли и вишневой помады. Он намазался помадой погуще, просто на всякий случай. А потом спустился в могилу.
Когда он для пробы надавил ногой, крышка слегка покачнулась. Он решил, что если будет держаться за веревку и подсунет ногу под крышку, то, пожалуй, сможет эту самую крышку приподнять…
Очень странное ощущение. Как будто кто-то ухватил его за ногу. Он попытался вытянуть ее, но все зря — нога застряла, угодила в какую-то ловушку или капкан. Он опустил в проем между гробом и крышкой мысок второго походного ботинка, и осторожно потыкал им в дыру. Никакого эффекта. Единственный выход — отпустить веревку и приподнять крышку руками, аккуратно, очень аккуратно балансируя на краю гроба. Нужно было разобраться, как и почему застряла нога.
Оказалось, это тяжелая работа — балансировать и одновременно поднимать крышку, пока одна нога плотно зажата в неожиданной западне. Майлз отчетливо слышал шум собственного дыхания и судорожное шарканье второго ботинка по крышке гроба. Даже красный луч его лампочки, слабенький и раскачивающийся вперед-назад и вверх-вниз в узком пространстве могилы, казался невыносимо шумным. «Черт, черт, черт!» — шептал Майлз. Голос больше напоминал всхлипывание. Он просунул под крышку гроба пальцы, по обе стороны от ног, и согнул дрожащие колени, чтобы не повредить спину, когда будет поднимать тяжкую ношу. К пальцам правой руки что-то прикоснулось.
Нет, это он сам до чего-то дотронулся. Не будь идиотом, Майлз. Он рванул крышку вверх так быстро и с такой силой, как только мог, похожим жестом срывают с раны повязку, если есть подозрение, что под нее заползли пауки. «Черт, черт, черт, черт, черт!»
Он дернул, а кто-то другой подтолкнул. Крышка взлетела в воздух и упала на кучу земли. Мертвая девушка, вцепившаяся Майлзу в ботинок, отпустила его ногу.
Это было первое из многих неожиданных и неприятных потрясений, которые Майлзу предстояло перенести во имя поэзии. Второе нагоняло тошноту — нет, скорее повергало в шок — он раскопал не ту могилу. Могилу не той девушки.
Не та мертвая девушка лежала в гробу, улыбалась Майлзу, и глаза ее были распахнуты. Она была на несколько лет старше Бетани и обладала куда более развитой фигурой. У нее даже была татуировка.
Улыбка у не той девушки была белоснежная, сразу видно — дантист постарался. Бетани же носила брекеты, из-за которых поцелуи превращались в героическое деяние. Приходилось целовать вокруг брекетов, скользить языком вверх, или в сторону, или вниз, все равно что обходить колючую проволоку: упоительное и полное опасностей приключение в девственных уголках природы, где еще не ступал человек. Бетани, когда целовалась, морщила и выпячивала губы. Если Майлз забывался и слишком сильно прижимался к ее губам своими, она награждала его подзатыльником. Почему-то сейчас, глядя на не ту мертвую девушку, Майлз особенно живо вспомнил именно этот эпизод.
Не та девушка заговорила первой.
— Тук-тук, — произнесла она.
— Что? — оторопел Майлз.
— Тук-тук, — повторила не та девушка.
— Кто вы? — спросил Майлз.
— Глория, — ответила не та девушка. — Глория Пальник. А ты кто, и что ты делаешь в моей могиле?
