- Куда вам, товарищ командир? - вдруг услышал он у себя за спиной. - Я здешняя, может, смогу помочь?
- В Хреновое, - с нажимом проговорил Виктор, надеясь, что если женщина соврала насчет того, что она из этих мест, то смутится от такого названия и отойдет.
Но женщина не смутилась и нисколько не удивилась, - видимо, все привыкли тут к такому названию. Удивилась и насторожилась она, когда поняла, что Виктор собирается идти в Хреновое пешком, и сейчас же, ночью.
- Это же добрых сорок километров, - стала она отговаривать. - Как вы доберетесь? Ни машины, ни подводы ночью не найдете. Туда вообще мало кто ездит: там теперь почти ничего не осталось. Еще в начале войны немцы разбомбили тамошний конный завод, а когда фронт стоял поблизости, то... Лучше переночуйте в Анне. А завтра утром... Вам в военкомате помогут... Или в райкоме...
- Нет, не могу, - чувствуя доброжелательность в голосе женщины, сказал Виктор. - У меня очень мало времени: завтра я должен выбыть в свою часть.
- Я помогу достать машину, - убеждала женщина. - А до утра отдохнете: тут и в гостинице переночевать можно, и так у кого-либо... У меня, например... Я живу одна, место в квартире найдется. Вы и в вагоне не отдохнули: военный, а такой деликатный... - Она слегка улыбнулась, показав белую, будто посеребренную, полоску ровных зубов. - Лежит бочком, а потеснить боится! Можно подумать, я бы укусила...
Грудной, немного игривый голос женщины заставил Виктора внимательнее присмотреться к ней: не столько из любопытства и взаимной симпатии, сколько от стремления определить, что за человек перед ним и почему проявляет такую заботу. Прежде всего заметил, что он в туфлях-лодочках с ремешком на подъеме. Где она прятала эти лодочки, когда лежала между мужчинами на полке? Ноги в туфлях не казались такими толстыми, как при первом взгляде на них в вагоне. Они, пожалуй, были даже стройными, насколько позволяло видеть измятое от лежания на полке расклешенное платье. Волосы ее теперь были собраны на затылке в пучок. Клином на спине, а уголками на высокой груди лежал платок, но не черный или синий, как показалось Виктору в вагонном полумраке, а клетчатый - белый с красным. Интересно, куда она девала темный платок?
И только подумал это, как увидел, что в левой руке женщина держит и как бы прячет за спиною довольно большой узел: в нем могли уместиться и запасной платок, и туфли, и другие необходимые вещи.
Почему она не подложила этот узел себе под голову, а легла на его рюкзак?
Такое недоумение возникло невольно. Оно конечно же незначительное, случайное, как и эта неожиданная встреча, но почему-то задержалось в сознании, и Виктор молча смотрел на нее, будто что-то обдумывая. И женщина ласково поглядывала на Виктора и тоже молчала. Может, и она ждала, надеялась что-то услышать от своего попутчика. Наконец заговорила, не сводя с него глаз и стараясь поймать его взгляд:
- Вы, наверно, не доверяете мне, считаете навязчивой. А я только добра вам желаю... И вашей жене, и сыну... Я слышала, что вы сказали проводникам в вагоне... Слышала и то, что один из них сказал про меня. Дурак желторотый! Я ведь часто езжу в Воронеж по службе. Так разве станешь выбирать, где сесть, где лечь? Вагоны всегда переполненные, люди стоя спят. На рюкзак ваш улеглась... Так хотелось хоть дохнуть тем духом с войны! С год назад, как раз в эту пору, муж мой наведывался... Тоже с военным рюкзаком... Побыл ночь и уехал. И вот с того времени...
Женщина прижала к лицу уголок платка и, видимо, только большим напряжением воли удержала слезы.
- Если б я имел хоть немного больше времени... - огорченно промолвил Виктор.
- Пойдете все-таки пешком? - не то спросила, не то посочувствовала женщина.
- Пойду! - сказал Виктор. - Мне не привыкать!
- Так вы же, наверно, из госпиталя?
- Ничего! Ноги-то у меня целые. А почему вы решили, что из госпиталя?
- Рюкзачок ваш йодом попахивает...
Женщина показала, как лучше выйти на нужную дорогу, и Виктор двинулся по ней ускоренным, маршевым шагом. Была пора самой густой ночной темноты, но в чистом поле еще можно было кое-как различить дорогу - помогали редкие и чуть видные в подоблачном тумане звезды. Однако вскоре начался лес, далекий свет звезд потонул в темных густых кронах высоких деревьев и почти совсем не пробивался на дорогу. Идти стало трудно, почти вслепую приходилось угадывать, куда ступить, и потому уже невозможно было сохранять нужную скорость. На первых же шагах Виктор несколько раз споткнулся, и один раз так неосторожно, что даже отдалось в раненом плече.
- Если часто станет так колоть, - вслух подумал Виктор, - то и за сутки не доберешься.
Когда-то он ходил этой дорогой, но так давно, что, пожалуй, и днем вряд ли смог бы отыскать более или менее надежные приметы. Невольно вспоминал совет женщины: видимо, верно она говорила, - может, завтра удалось бы найти какой-нибудь транспорт. Но как надеяться на это? Там семья... Им, наверно, труднее ждать его, чем ему шагать по темной, почти позабытой дороге. Писал им, что постарается завернуть хоть на часок, а точного времени сообщить не мог.
От таких мыслей пустяком казалось покалывание в правом плече - ноги как бы сами прибавляли шагу. И все же, когда он возвращался к неумолимой действительности, сердце сжималось при мысли, что если и хватит у него сил на сорок километров, то до рассвета их не одолеть. А вдруг еще и с дороги собьется?
Виктор припоминал: на пути должна быть небольшая деревенька. Если ничего тут не случилось за годы войны, то она должна вскоре показаться. Однако вот уже сколько прошел, а вокруг лес и лес, вдоль дороги - кустистые заросли. Было немного звезд на небе, так и те скрылись за тучами, а может, спрятались за густые кроны деревьев. Вокруг еще больше потемнело, и еще трудней стало идти.
Угнетали, тревожили противоречивые чувства. Казалось, что если он теперь не повидает жену, хоть на минуту не возьмет на руки сына, то жизнь его превратится в сплошной мрак, он простить себе не сможет, что не использовал этот, возможно, единственный шанс. С другой стороны - если опоздает в часть и таким образом нарушит дисциплину, то кроме всяческих укоров и, пожалуй, взыскания - загрызет совесть: как можно в военное время допускать такие вольности? Учтут, что причина была исключительная? А может, и не учтут...
Сапоги все набрякли от ночной сырости, и Виктор почувствовал, что ноги его тяжелеют. Это немного испугало его, хотя он твердо надеялся на свою выносливость: не такие переходы приходилось делать, не такие трудности преодолевать! Неужели госпиталь отнял столько сил? Да не очень и долго лечился; лишь хорошо отоспался, отмыл походную пыль - и уже выписали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
