маскируется научно выглядящими словами? 
Невозможно нормальному человеку все это осознать.
 Поэтому Лев Иванович, стремясь изо всех сил понять, что означает: «…по итогам выявления признаков несформированного источника по налогу на добавленную стоимость в цепочке контрагентов общества и неурегулирования обществом вопроса по налоговому разрыву, свиноводческий комплекс добровольно отказался от применения вычета по НДС…», бездумно вопросил:
 – Кто такая Гертруда?
 Мария, почему-то раскладывая пасьянс (весьма странное, нетипичное занятие), фыркнула:
 – Да пять веков как одна и та же. Королева Гертруда, она же – мать Гамлета.
 – Вот это-то я понял, то есть теперь понял. Почему петь?
 Супруга, продолжая раскладывать карты, объяснила.
 Правда, легче от этого не стало: оказалось, что она вовсю ведет переговоры об участии…
 – В чем?! – Гуров моментально проснулся, отложил бумаги.
 – В панк-опере «Гамлет», – изысканно и отчетливо артикулируя, повторила Мария, не отрываясь от стола. – Что-то недоступно?
 И как ни в чем не бывало продолжила и раскладывать, и шокировать.
 Будет она исполнять партию королевы Гертруды в панк-постановке в панк же театре «Тень». Причем Клавдием и по совместительству режиссером этого адского действа выступает…
 – Кто?! – проскрежетал Лев Иванович, ощущая, что вот сейчас точно – ни в какие рамки.
 – Сид, – с возмутительным спокойствием повторила Мария, – и завтра в районе десяти я с ним встречаюсь. Просмотреть либретто, обсудить условия, подписать бумаги.
 И тут полковник не выдержал. Аккуратно сложив «экспертизку» и подбив ее по краям, он произнес, спокойно модулируя голосом:
 – Только через мой труп.
 Изящные ноздри дрогнули, в глубинах безмятежных, прохладных глаз зажглись опасные огоньки. С нежной улыбкой, не предвещающей ничего доброго, изогнув боевым луком безукоризненную бровь, Мария хладнокровно промурлыкала:
 – Что ты, милый мой, это лишнее. Трупы, маньяки, душегубы – это давно уже пройденный его этап.
 Тут требуются пояснения.
 Сид этот, в миру Михаил Ситдиков, – легенда неформальной сцены и солист панк-группы «Боль да смех». Человек известный, этого не отнять. Уж на что полковник Гуров далек от всех сортов квазикультур, но и ему за последние двадцать пять лет намозолило глаза это культовое явление. Не сказать, что оно лезло в эти самые органы зрения, – просто он был такой… заметный. Отличающийся. Пожалуй, кто угодно мог бы узнать его без проверки документов. Хотя если умоется и причешется, то не факт, может и остаться неузнанным.
 Вот как выглядел наш ответ покойному Сиду Вишесу: тощий, сутулый, расхристанный. Длинный, с длинными же руками и ногами, выдающимся носом. Вечно размалеванный в черное, белое, местами – красное, перманентно ощеренный в дебильной ухмылке и с огромными, вытаращенными, безумными глазами. На голове, в зависимости от периода творчества, произрастали либо патлы, торчащие на манер чертовых рогов или морской мины, а то и ничего, кроме сияющей выбритой лысины, на которой маркером выводилось культовое же слово из трех букв.
 Произведения все под стать – упыри, хитники с вилами, лесники-людоеды и аналогичная русская народная жуть да бытовуха. Не Стивен Кинг, не Лавкрафт, не граф Толстой и племянники, скорее художественное изложение сводки преступлений в сельской местности. На сцене он вел себя так, точно сквозь него пропускали не менее полутора тысяч вольт.
 В общем, страшновато.
 Впрочем, голос имел сильный и красивый. В дальнейшем, бросив пить и приодевшись, Сид еще и вставил зубы – тогда-то выяснилось, что и тексты, положенные на музыку, не столь уж плохи, особенно по сравнению с аналогичной продукцией.
 Имелся еще один неприятный момент. Как ни старался Гуров – а он старался, подбирая цензурные тезисы в обоснование своего вето, – но так и не припомнил ни одного скандала, связанного с именем Ситдикова. На что и Мария не преминула указать:
 – Не понимаю, чего ты дергаешься, как холодец. За двадцать пять лет активного прыганья по неформальным сценам – ни одного протокола. По-моему, результат отменный.
 Однако муж уступать не собирался:
 – Тем более. Значит, он двусмысленный, на сцене – один, в жизни – другой, это готовый маньяк. Или просто никогда не попадался.
 Мария продолжала работать адвокатом дьявола, по-прежнему спокойно, с осознанием собственной правоты:
 – Не важно, что тебе кажется. Перед законом он чист, как новорожденный белек.
 Пришлось перегруппироваться и зайти с другого фланга:
 – Хорошо, пусть так. Однако стоит ли так ронять планку? Тебе, с твоими званиями, реноме, преданной публикой, именем, наработанным годами… помилуй! Заигрывание с неформалами – удел престарелых примадонн.
 Так, жена взяла пилочку, начала ею орудовать.
 Лед тронулся, проняло.
 – Сид на сцене дольше меня, – чуть напряженно заметила она.
 – Ты играешь. Он же орет да козлом скачет.
 – Никем он не скачет. И он поет.
 – Этот вой у нас песней зовется? – съехидничал он, понимая, что конструктивные доводы иссякли и диспут грозит перейти в фазы «надуться и замолчать» (с его стороны) и «усмехнувшись, пожать плечами» (со стороны Марии).
 Однако жена была настроена серьезно. Подняла ладошку, вежливо призывая заткнуться, некоторое время помолчала (наверняка считая до десяти), потом завела снова, по-доброму:
 – Лева, ты, мой супруг и опытный людовед, никак не можешь понять моих мотивов. И чем объяснить эту дичь – никак не соображу.
 – Ну так поясни и не выпендривайся.
 О, крутанулась в тонких пальцах острая пилочка, но бытового смертоубийства не случилось. Все-таки терпение у жены ангельское, а упрямство – дьявольское.
 Мария по-другому ужалила:
 – А ведь ты к пенсии становишься невыносим.
 – Благодарю.
 – …И я не молодею, – мрачновато констатировала она, – не за горами время, когда уже не выедешь на высокой груди и стройных ногах.
 – До этого еще ой как далеко, уж поверь мне.
 – Врешь ведь.
 – Когда возможность имеется, я всегда говорю правду.
 – Заткнись. Ты, конечно, полная тундра…
 Приподнявшись, Гуров поклонился:
 – И снова благодарствуйте, барыня.
 – …А теперь уже ты не выпендривайся, а просто припомни и назови хорошие, по-настоящему сочные роли в пьесах, которые могла бы играть тетенька, а не соплюха двадцати трех лет с ногами от ушей. Соображаешь?
 «Она что, ждет ответа?» –