– Не кричи… Дурак!
– Ты не смеешь ругаться, – дура! – злобно вскричал Петя.
Но она вскочила на ноги, сбросила с плеч скатерть и абажур с головы и, топнув ножкой, раздражительно, обиженно, побелевшими и трясущимися губками бросала ему:
– Я скажу маме… Ты ругаешься… Дурак, чудак, дурак, болван.
– Ах ты… таракашка! – вскрикнул Петя и толкнул новобрачную в грудь.
Она не выносила, когда её называли таракашкой. От толчка она покачнулась, опустилась на пуф и так неловко, что свалилась с него на пол к ножкам трельяжа… Её розовая от гнева мордочка смотрела на Петю из-за большого листа филодендрона, а Петя, топая ногами по полу, склонился над ним и озлобленно кричал:
– Таракашка, таракашка! Скверная букашка!
Она, не вставая с пола, повернулась на бок, закрыла лицо ручками и горько заплакала.
– Плачь, плачь! Мне тебя не жалко… А мама воротится, она ещё задаст тебе. Потому что я скажу, что это ты развозила всё по комнате… Да, скажу, и тебя поставят в угол и оставят без пирожного, и не возьмут в цирк.
Бедной девочке показалось, что для первого дня брака всего этого чрезмерно много. Она взвизгнула и застукала ножками по полу.
– Уйди, Петька!
Он отошёл к окну, довольный своей местью. Там, сняв с головы абажур и скатерть с плеч, он снова стал смотреть на улицу.
Дождь всё ещё шёл. И было скучно…
За стеклом хлюпала вода, а в комнате дрожали рыдания сестры. Пете стало горько…
– Ну, не плачь… – не оборачиваясь, сказал он.
Она заплакала сильнее.
– Я тебе подарю пять сводных картинок, – хочешь? – спросил Петя, помолчав.
Она завизжала.
– Ну, Соня! – подошёл он к ней… – Не плачь!
– Буду…
– Ну пожалуйста! – Он сел на пол рядом с ней и положил ей на плечо руку. Она сбросила её, открыв на минутку своё красное от слёз лицо.
– Сонечка! Ну, хочешь ещё – буду читать тебе вечером сегодня?.. И выпачкаю няню чернилами?
И то и другое ей всегда очень нравилось; особенно хорошо было, когда Петя под предлогом, что няня запачкала чем-то себе лицо, прикасался пальцем, заранее выпачканным чернилами, к её щеке или к кончику носа и на физиономии няни оставалось маленькое чёрное пятнышко. Представив себе это, Соня стала утихать.
– Погоди! – вдруг весь вспыхнул Петя. – Соня! Какая ты глупая! Разве я серьёзно толкнул тебя? И ругал – разве серьёзно?
Она открыла лицо и села рядом с ним, глядя на него недоверчиво, но заинтригованная его горячим тоном.
– Ведь мы играли, да?
– Да…
– Как? В мужа и жену, да?
– Ну?
Так чего же ты плачешь?.. Дурочка!
Он расхохотался.
– А что? что же? – улыбаясь, спросила Соня.
– Какая ты глупая, какая ты глупая! – забил в ладоши Петя…
– Это ты не в самом деле ругался? – спросила Соня, уже сконфуженно улыбаясь.
– А ты думала – в самом деле? Взаправду? Ах ты – чучелка!
– Петя… ты…
– Да ведь уж это такая игра, что нужно ссориться! Всегда ведь ссорятся муж и жена, – ну, и игра в это если, то тоже нужно ссориться. Ах, как я тебя обманул! Ты подумай – ведь это же уж всегда…
– Какая я… – сказала Соня и вдруг, неудержимо засмеявшись, обняла брата и ткнулась ему головой в колени. У неё плечики даже вздрагивали от смеха. И Петя хохотал, приговаривая:
– Таракашка моя, баракашка ты моя!
Но Соня уже не обижалась на него за это.
И, сидя на полу, среди сгруженной мебели, они хохотали искренно и долго над этой смешной игрой в мужа и жену…
