Еще один всадник скачет неподалеку; у него тоже белая кожа – правда, не совсем белая. Грубые черты его лица, дешевая одежда, плеть, которую он держит в правой руке, так искусно ею щелкая, – все говорит о том, что это надсмотрщик над чернокожими, их мучитель.
В «карриоле» – легкой карете, представляющей нечто среднее между кабриолетом и ландо, – сидят две девушки. У одной из них кожа ослепительно-белая, у другой – совсем черная. Это единственная дочь Вудли Пойндекстера и ее чернокожая служанка.
Путешественники едут с берегов Миссисипи, из штата Луизиана.
Сам плантатор – не уроженец этого плата; другими словами – не креол[3]. По лицу же его сына и особенно по тонким чертам его дочери, которая время от времени выглядывает из-за занавесок кареты, легко догадаться, что они потомки французской эмигрантки, одной из тех, которые более столетия назад пересекли Атлантический океан.
Вудли Пойндекстер, владелец крупных сахарных плантаций, был одним из наиболее надменных, расточительных и хлебосольных аристократов Юга. В конце концов он разорился, и ему пришлось покинуть свой дом на Миссисипи и переехать с семьей и горсточкой оставшихся негров в дикие прерии Техаса.
Солнце почти достигло зенита. Путники идут медленно, наступая на собственные тени. Расслабленные нестерпимой жарой, белые всадники молча сидят в своих седлах. Даже негры, менее чувствительные к зною, прекратили свою болтовню и, сбившись в кучки, безмолвно плетутся позади фургонов.
Тишина, томительная, как на похоронах, время от времени прерывается лишь резким, словно выстрел пистолета, щелканьем кнута или же громким бархатистым «уоа», срывающимся с толстых губ то одного, то другого чернокожего возницы.
Медленно движется караван, как будто он идет ощупью. Собственно, настоящей дороги нет. Она обозначена только следами колес проехавших ранее повозок, следами, заметными лишь по раздавленным стеблям сочной травы.
Несмотря на свой черепаший шаг, лошади, запряженные в фургоны, делают все, что в их силах. Плантатор предполагает, что до новой усадьбы осталось не больше двадцати миль. Он надеется добраться туда до наступления ночи. Поэтому он и решил продолжать путь, невзирая на полуденную жару.
Вдруг надсмотрщик делает знак возницам, чтобы они остановили обоз. Отъехав на сотню ярдов вперед, он внезапно натянул поводья, как будто перед каким-то препятствием.
Он мчится к обозу. В его жестах – тревога. Что случилось?
Не индейцы ли? Говорили, что они появляются в этих местах.
– Что случилось, мистер Сансом? – спросил плантатор, когда всадник приблизился.
– Трава выжжена. В прерии был пожар.
– Был пожар? Но ведь сейчас прерия не горит, – быстро спрашивает хозяин обоза, бросая беспокойный взгляд в сторону кареты. – Где? Я не вижу дыма.
– Нет, сэр, – бормочет надсмотрщик, поняв, что он поднял напрасную тревогу, – я не говорил, что она сейчас горит, я только сказал, что прерия горела и вся земля стала черной, что твоя пиковая десятка.
– Ну, это не беда! Мне кажется, мы так же спокойно можем путешествовать по черной прерии, как и по зеленой.
– Глупо, Джон Сансом, поднимать шум из-за пустяков!.. Эй вы, черномазые, пошевеливайтесь! Берись за кнуты! Погоняй! Погоняй!
– Но скажите, капитан Колхаун, – возразил надсмотрщик человеку, который так резко отчитал его, – как же мы найдем дорогу?
– Зачем искать дорогу? Какой вздор! Разве мы с нее сбились?
– Боюсь, что да. Следов колес не видно: они сгорели вместе с травой.
– Пустяки! Как будто нельзя пересечь выжженный участок и без следов. Мы найдем их на той стороне.
– Да, если только там осталась другая сторона, – простодушно ответил надсмотрщик, который, хотя и был уроженцем восточных штатов, не раз бывал и на западной окраине прерии и знал, что такое пограничная жизнь. – Что-то ее не видно, хоть я и с седла гляжу!..
– Погоняй, черномазые! Погоняй! – закричал Колхаун, прервав разговор.
Пришпорив лошадь, он поскакал вперед, давая этим понять, что распоряжение должно быть выполнено.
Обоз опять тронулся, но, подойдя к границе выжженной прерии, внезапно остановился.
Всадники съезжаются вместе, чтобы обсудить, что делать. Положение трудное – в этом все убедились, взглянув на равнину, которая расстилалась перед ними.
Кругом не видно ничего, кроме черных просторов. Нигде никакой зелени – ни стебелька, ни травинки. Пожар свирепствовал недавно – во время летнего солнцестояния. Созревшие травы и яркие цветы прерии – все превратилось в пепел под разрушающим дыханием огня.
Впереди, направо, налево, насколько хватает зрения, простирается картина опустошения. Небо теперь не лазоревое – оно стало темно-синим, а солнце, хотя и не заслонено облаками, как будто не хочет здесь светить и словно хмурится, глядя на мрачную землю.
Надсмотрщик сказал правду: не осталось и следов дороги.
Пожар, испепеливший созревшие травы прерии, уничтожил и следы колес, указывавших раньше дорогу.
– Что же нам делать? – Этот вопрос задает сам плантатор, и в голосе его звучит растерянность.
– Что делать, дядя Вудли?.. Конечно, продолжать путь. Река должна быть по ту сторону пожарища. Если нам не удастся найти переправу на расстоянии полумили, мы поднимемся вверх по течению или спустимся вниз… Там видно будет.
– Но, Кассий, ведь этак мы заблудимся!
– Вряд ли… Мне кажется, что выгоревшее пространство не так велико. Не беда, если мы немного собьемся с дороги: все равно, рано или поздно, мы выйдем к реке в том или ином месте.
– Хорошо, мой друг. Тебе лучше знать, я положусь на тебя.
– Не бойтесь, дядя. Мне случалось бывать и не в таких переделках… Вперед, негры! За мной!
И отставной офицер бросил самодовольный взгляд в сторону кареты, из-за занавесок которой выглянуло прекрасное, слегка встревоженное лицо девушки. Колхаун пришпорил лошадь и самоуверенно поскакал вперед.
Вслед за щелканьем кнутов слышится топот копыт восьмидесяти мулов, смешанный со скрипом колес. Фургоны снова двинулись в путь.
Мулы идут быстрее. Черная поверхность, непривычная для глаз животных, словно подгоняет их; едва успев коснуться пепла копытами, они тотчас же снова поднимают ноги. Молодые мулы храпят в испуге. Мало-помалу они успокаиваются и, глядя на старших, идут вслед за ними ровным шагом.
Так караван проходит около мили. Затем он снова останавливается. Это распоряжение отдал человек, который сам вызвался быть проводником. Он натягивает поводья, но в позе его уже нет прежней самоуверенности. Должно быть, он озадачен, не зная, куда ехать.
Ландшафт, если только его можно так назвать, изменился, но не к лучшему. Все по-прежнему черно до самого горизонта. Только поверхность уже не ровная: она стала волнистой. Цепи холмов перемежаются долинами. Нельзя сказать, что здесь совсем нет деревьев, хотя то, что от них осталось, едва ли можно так назвать. Здесь были деревья до пожара – алгаробо[4], мескито[5] и еще некоторые виды акации росли здесь в одиночку и рощами. Их перистая листва исчезла без следа, остались только обуглившиеся стволы и почерневшие ветки.
– Ты сбился с дороги, мой друг? – спрашивает плантатор, поспешно подъезжая к племяннику.
– Нет, дядя, пока нет. Я остановился, чтобы оглядеться Нам нужно ехать вот по этой долине. Пусть караван продолжает путь. Мы едем правильно, я за это ручаюсь.
Караван снова трогается. Спускается вниз по склону, направляется вдоль долины, снова взбирается по откосу и на гребне возвышенности опять останавливается.
– Ты все же сбился с дороги, Каш? – повторяет свой вопрос плантатор, подъезжая к племяннику.
– Черт побери! Боюсь, что ты прав, дядя. Но скажи, какой дьявол мог бы вообще отыскать дорогу на этом пожарище!.. Нет-нет! – вдруг восклицает Колхаун, увидев, что карета подъехала совсем близко. – Мне теперь все ясно. Мы едем правильно. Река должна быть вон в том направлении. Вперед!
