Паровоз засвистел. Поезд замедлил ход и остановился. Из темноты снова возникли коровы. Покрытые потом и пылью, они понуро брели по дороге через переезд. Сотни коров.
- В жизни не видел столько коров, - заметил младший.
- Это первый секретарь проводит секретную инспекцию воеводства. По телевидению каждый день его показывают в разных деревнях на фоне этих самых коров. А стадо перегоняют по ночам, поэтому все дороги перекрывают, - пояснил портной.
Ветер ударил в стекло мелкими каплями дождя. Начинался ливень.
В Ист-Виллидж
Когда идешь по Третьей авеню вниз по Манхэттену, где-то, приблизительно с Четырнадцатой улицы, общая картина начинает постепенно портиться. Сперва на стройные здания крупных корпораций начинают напирать подозрительные домишки, покрытые, как лишаем, пятнами осыпающейся штукатурки. Затем между соборами, банками и салонами моды уже совсем нахально вылезают погребальные конторы и лавки со старьем. А дальше уже начинается лабиринт из ларьков с жареной рыбой, от запаха которых не продохнуть, дешевых кинотеатров и магазинов со сладостями, где легче купить кокаин, чем леденцы. С приземистыми мечетями соседствуют едва замаскированные публичные дома. В раскрытых окнах салончиков с линялыми занавесками тощие гадалки пытаются с помощью карт перехитрить звезды, а перед входом в ночлежку можно купить картину, револьвер или сигареты поштучно.
Все это выглядит так, будто кто-то провел по Манхэттену губкой, собрал все постыдное и уродливое и отжал собранное над этим городским прямоугольничком, носящим название Ист-Виллидж.
Тротуары здесь запружены толпой, но ее движение не имеет ничего общего с деловитостью Верхнего Манхэттена или ожесточенной суетой на Уолл-стрит. На кривых, будто спроектированных пьяным архитектором улочках царит угнетающая атмосфера, как после несданного экзамена. Старики украинцы покорно сидят на деревянных скамейках, сверяя время по уличным часам, которые все показывают по-разному. Бледные девицы зазывно выпячивают подкрашенные груди перед апатичными торговцами крэком. А возле ксероксов безропотно выстраивается очередь обдрипанных писателей. У многих из них потеют руки, что типично для туберкулезников, стукачей, артистов-неудачников и новоиспеченных эмигрантов. Время от времени разражается скандал. Прохожие, как бы беря реванш за свою прежнюю сонливость, набрасываются друг на друга. Но в их ожесточенности есть какая-то искусственность. И уже спустя мгновение все возвращается в норму. Разносчики пиццы продолжают свой путь, а трансвеститы любезно обмениваются шприцами.
Сквозь эту толпу, движущуюся, подобно рыбам, неспешно и без конкретной цели, проталкивались двое мужчин. Младший из них, не старше двадцати лет, нес в жилистых руках ведра с разведенной белой краской. Старший прижимал к груди банки с клеем, гипс и малярные валики на палках. Несмотря на жару, на головах у них были плотные шапочки, а из карманов засаленных брюк торчали тома произведений Диккенса в твердом переплете.
Оба они были родом из паршивого городишки в Жешовском воеводстве, долгие годы отказывали себе во всем, чтобы накопить на дорогу сюда, и вот теперь их пьянил и воодушевлял блеск чужого успеха. С уважением поглядывали они на темнокожих проституток, нежащихся на солнце, и старых евреек в париках, потягивающих через соломинку французскую минеральную воду.
Они миновали корейские ларьки и рестораны гомосексуалистов. Из бара <У Вандочки> донесся мужской голос, весело запевший: <Марш, марш, Полония, марш, славный народ...>. Они переглянулись, но сумели себя превозмочь и свернули в подъезд. Кряхтя взобрались на пятый этаж. Открыли дверь и окинули помещение профессиональным взглядом.
Квартира, которую им предстояло ремонтировать, не имела ничего общего с типичной для Ист-Виллидж анфиладной планировкой, позволяющей прямо с лестничной площадки пристрелить обитателя квартиры, выглядывающего из окна последней комнаты. Покривившаяся от сырости дверь вела из кухни в большую living room. Дальше были две отдельные комнаты. Их зарешеченные из-за страха перед ворами окна выходили на расположенную всего в нескольких шагах стену соседнего дома. Здесь было темно, холодно и приятно. Прежний жилец все подготовил. Он повыворачивал лампочки и убрал мебель. На покоробившемся полу в living room стоял только ободранный шкаф. За его сбитыми из реек раздвижными дверцами обнаружились сломанный подсвечник, три штуки пластиковых плечиков и банка из-под пива.
Чтобы использовать остатки дневного освещения, они сразу же принялись за работу. Старший, по прозвищу Головастик, аккуратно оторвал обложки от <Оливера Твиста>, заложил ими две самые большие дыры в стенах, посадив их на клей, и зашпаклевал. Когда они уже достаточно подсохли, Гжесь покрыл их белой краской.
Из кухни они перешли в living room. Разбросали по полу газеты и прикрыли ими сверху шкаф. Работали быстро и весело. Они только что приехали в Америку, и сразу же им улыбнулось счастье. В шестиместной комнате в Грин-Пойнт освободились два спальных матраца, в самом лучшем, теплом углу возле батареи отопления. На другой же день им предложили работу на демонтаже асбестовых перекрытий, к которой никто особенно не рвался, потому что, по мнению врачей, асбест вызывает рак. Но, как бы то ни было, платили за эту работу столько, что они вскоре почувствовали себя обеспеченными людьми, даже послали немного долларов семьям. Правда, в последнее время в Нью-Йорке наступил экономический спад и демонтировать асбест перестали, но и на ремонте квартир, если ты не приехал отсыпаться или бить баклуши, можно было тоже прилично заработать.
Они дважды прокрыли living room и только тогда устроили первый перерыв. Головастик напился воды из-под крана, а Гжесь достал из кармана глянцевую пачку <Мальборо>. Он погладил ее, осторожно сорвал целлофан и щелкнул по ней снизу. Из пачки послушно выскочила сигарета. Гжесь улыбнулся, закурил и стал расточительно затягиваться раз за разом. Не дожидаясь, пока окурок будет жечь ему пальцы, он спокойно бросил его на пол. И только тогда пошел осмотреть комнату слева, ту, что поменьше. Заглянул в нее и сразу же позвал приятеля.
Головастик подошел, сплюнул и перекрестился. Поднял опрокинутый на пол складной стул и сел.
В углу комнаты качался на веревке солидный мужчина в начищенных коричневых ботинках.
- Интересно, как он туда влез? - спросил Гжесь и сел на батарею.
- Влез, и все, - проворчал Головастик. - До чего же народ обнаглел. Даже дети в школах совсем перестали учиться. Интересно, что из них вырастет.
- Думаешь, это кто-то из наших?
- Из наших? - Головастик усмехнулся. - Ты посмотри, какое у него узкое лицо, да и брюки в клетку. И потом, наши в Нью-Йорке не вешаются.
Гжесь сплюнул и поднялся.
- Так что будем делать?
- А что нам делать? Надо спуститься вниз и позвонить заказчику. А из-за того, что мы работу не закончили, ничего нам не заплатят.
Он с обидой посмотрел на окутанное мраком посиневшее лицо висящего.
- Пусть бы еще был человек из простых, а то ведь в костюме, при галстуке... Мы тут жилы себе рвем... - Он переплел пальцы и захрустел суставами.
- Погоди, погоди, не пори горячку. Дай подумать, - пробормотал Гжесь.
Какое-то время они сидели молча. Напротив, в узком, как бойница, окошке, загорелся свет. Волосатая рука повесила на веревку мужское белье и тряпку. И свет тут же снова погас.
- А что, если так, - в раздумье проговорил Гжесь, - аккуратно его снять, перенести в living room, прокрыть комнату, а потом обратно повесить. Любой подумает, что он нормально вошел и повесился уже после покраски.
- Покойника хочешь трогать, - возмутился Головастик. - А ты знаешь, какая здесь у них полиция? Приедут на двух машинах, с компьютером и сразу обнаружат, что к нему прикасались. А нас потом поймают и посадят.
- Тогда почему не завернуть его, как висит, не прикасаясь, в газеты, чтобы не обрызгать? А потом откроем, и готово. Если не хочешь, можешь вообще до него не дотрагиваться. Начинай красить от окна, а я выскочу за свежими газетами. Ну так как?
Головастик повеселел и одобрительно покивал огромной головой, сидящей на тоненькой шее. Он встал и начал размешивать краску.
На улице Гжесь копался в металлических мусорных контейнерах. Он ловко отгреб в сторону пустые банки, выброшенные книги и пластиковые бутыли из-под кока-колы. Набрав пачку газет, он выпрямился. Посмотрел на витрины магазинов, мигающие рекламы и шумно, алчно втянул в себя воздух.
Вечера в Ист-Виллидж проходят более активно, чем дни, и потому толпа на тротуарах сгустилась. Пахнущие пивом испанские проститутки заговаривали с перепуганными туристами из Токио. Плоскогрудые секретарши с Уолл-стрит, борясь с безысходным нью-йоркским одиночеством, усаживались на табуреты у стоек баров. А по Первой авеню тянулась вереница черных и белых лимузинов с шоферами в ливреях. Все они ехали к кафе <Веньерос>, где уже сто пятьдесят лет выпекают булочки с клубникой - любимое лакомство мафии.
