эта тема будет интересна, – произнёс Николай, с солидным достоинством кивнув девушке, поставившей перед нами прозрачные чашки с дымящимся кофе. – Шанс испытать силы, проверить навыки…
Эта отсылка к профессиональной гордости заставила меня желчно улыбнуться. На чём же проверять журналистские таланты мне, репортёру, девять раз выезжавшему в горячие точки по всему миру и дважды получившему «Золотое перо», как не на казённой джинсе для какой-нибудь местечковой газетёнки с тремя читателями…
Я вдруг взбесился, мне снова захотелось поведать Николаю всё, что я думаю об его предложении, рассказать о семье, о редакции. Выкрикнуть это на глазах у официанток, весь вечер презрительно косившихся на меня, а затем уйти, громко хлопнув дверью. Захотелось чтобы Николай бежал за мной, извинялся, умолял простить за беспокойство, или, наоборот – так было бы даже лучше, трепетнее – наплевав на мою беду, продолжал настаивать на своём. Жалость к себе, старая добрая жалость, с которой мы за последний год сроднились как два кладбищенских вора, тёплым гноем начала разливаться в сознании. Видимо, эта игра эмоций отразилась на моём лице, потому что Ястребцов мягко положил мне ладонь на плечо и участливо поинтересовался: – Ты в порядке?
– Да, всё нормально, – сквозь зубы процедил я, при этом, кажется, чуть более резким, чем следовало, движением освобождаясь от его руки.
– Короче, давай я тебе расскажу в чём суть, а ты сам будешь решать?
Я кивнул и придвинул к себе чашку кофе, приготовившись слушать унылую Колину нудятину о том, как его зажимает начальство, требуя отчётность по культурно-массовой работе, как важно представить управление в хорошем свете центру, и так далее, и тому подобное…
Но с первых же слов Ястребцова я обратился в слух, и все полчаса, что он говорил, не отрывал от него изумлённого взгляда. Кофе передо мной медленно остывал, исходя молочным дымком, да так и пропал – я и пальцем не прикоснулся к чашке.
Два месяца назад сонную жизнь подмосковного Терпилова всколыхнуло странное преступление. При загадочных обстоятельствах был убит местный судья Обухов, человек влиятельный и хорошо известный в городе. Произошло это поздней ночью на даче чиновника. Преступник проник в дом и прикончил жертву по известной киллерской методике – двумя выстрелами в грудь и контрольным в голову. Охрана, нёсшая дежурство в отдельно стоящем домике, не заметила ничего и обнаружила труп лишь на следующее утро. Оперативники, изучавшие место преступления, никаких очевидных улик также не нашли – убийца не оставил следов, и даже гильзы от патронов унёс с собой. Достоверно известно следствию было одно – преступники хорошо подготовились. Они изучили расписание жертвы и верно подгадали момент для нападения: за город без семьи Обухов выезжал редко. Как известно, расследование любого убийства начинается с бытовой версии, ведь в восьмидесяти процентах случаев злодеи – родные или знакомые жертвы. Но в этой истории «бытовуха» отпала или погасла, как говорят оперативники, практически сразу. Судья был счастливо женат и имел двоих детей. Старшая дочь – двадцатидвухлетняя Лариса – была замужем, и уже три года как жила с супругом в Москве. Младшему – Вадиму, едва исполнилось десять. С женой Обухов жил душа в душу, об изменах четы друг другу ни молве, ни близким друзьям ничего не было известно. Материального мотива в деле также не могло быть. Жена распоряжалась буквально всем имуществом семьи через доверенных лиц (напрямую управлять собственностью судья не имел права по закону). И ни в чём себе не отказывала – немалая часть дохода Обуховых шла на её наряды и драгоценности. Смерть судьи никак не могла быть ей выгодна, напротив, без его административного ресурса семейному бизнесу пришлось бы тяжко.
Служебная версия также не подтвердилась. Конечно, на Обухова, который за свою двадцатилетнюю практику отправил за решётку сотни преступников, зуб могли иметь многие. Но ничего конкретного следователи не обнаружили. У кого‑то из потенциальных недоброжелателей было крепкое алиби, кто‑то уже давно не жил в Терпилове, а кто‑то не мог быть мстителем просто в силу возраста или здоровья.
Третья часть расследования касалась ещё одной сферы деятельности убитого – его огромного бизнеса. Он владел местной лесопилкой, мясокомбинатом «Городец», сетью магазинов под тем же названием и двумя городскими кинотеатрами. Но и тут не было ничего определённого. Некоторые конкуренты жаловались на агрессивную манеру судейского семейства вести дела, но и только.
Целый месяц сыщики носом рыли землю, пытаясь выйти на след убийц. Перевернули вверх дном виллу убитого, допросили всех близких и дальних знакомых семьи, подняли и побуквенно изучили дела, которые Обухов вёл в последние годы. Но ни единой, даже самой ничтожной зацепки не обнаружили.
Когда следователи, работавшие по двадцать часов в сутки и целыми неделями не бывавшие дома, собирались отложить дело, записав его в безнадёжные висяки, произошло новое преступление.
На этот раз жертвой стал бизнесмен Пахомов, живший в Апрелевке, деревеньке, что в пятнадцати километрах от Терпилова. Человеком он был скрытным и эксцентричным до странности. Из родных имел одну жену и одиннадцатилетнего сына. С женой развёлся много лет назад, и отношений с ней поддерживать не желал, да и сына навещал нечасто – раз или два в год. Об его жизни ходили легенды. Говорили, например, что он сказочно богат, но происхождение этого богатства оставалось для всех, включая его ближайших знакомых, загадкой. Рассказывали разве, что в середине девяностых он сколотил банду, занимавшуюся рэкетом и поборами на местных рынках. Но Терпилов – городок небольшой, и на подобных делишках миллионов там не сколотишь… Да и рэкетирствовал Пахомов недолго, всего около года. В конце девяностых он внезапно, к немалому общему удивлению, отошёл от дел, чуть ли ни в один день порвал все связи, и уединился в своём огромном особняке, который за два года до того по специальному заказу построил выписанный из‑за границы архитектор. Этого архитектора, маленького чернявого итальянца по фамилии Парцолли, в Терпилове запомнили. Он поразил горожан огромными иссиня‑чёрными усами, чрезвычайной любовью к женщинам нетяжёлого поведения и необыкновенной способностью к усвоению русского мата, в котором к концу своей командировки достиг таких высот, что дал бы фору любому слесарю или таксисту. Говорили, впрочем, что иностранец остался недоволен своим хозяином. Угрюмый олигарх предъявлял какие‑то слишком уж странные требования к строящемуся дому, и никаких возражений от Парцолли не слушал. Когда же тот пытался настаивать, дело доходило и до рукоприкладства, о чём красноречиво свидетельствовали синяки, частенько появлявшиеся на смуглой архитекторской физиономии.
Строительство виллы походило на возведение секретного бункера – там одна за другой сменились восемь бригад, которые каждый раз приглашались из разных, максимально удалённых друг от друга, регионов страны. Расходы на транспортировку людей и оборудования были огромны, но Пахомова они, казалось, не пугали. Каждой из бригад доверялся отдельный участок работ, строго отгороженный от остальных, так что никто из строителей не имел представления об общей планировке здания.
Когда дело было окончено, виллу оборудовали самой современной на тот момент системой охраны, включавшей лазерные и инфракрасные сенсоры, широкоугольные видеокамеры и датчики движения, способные за сотню метров обнаружить копеечную монету, подброшенную в воздух. В этой небольшой крепости царила военная дисциплина. Пахомов лично отбирал охранников, отдавая предпочтение бывшим милиционерам и военным, ежемесячно устраивал им экзамены по физической подготовке, сам составлял строгие, выверенные до минуты графики дежурств, и даже по армейскому примеру проводил внезапные проверки боеготовности.
Однако бандитам, к немалому изумлению следователей, всё же как‑то удалось проникнуть на объект незамеченными. В ночь убийства ни
