Старший парень пристально посмотрел на него.
— Слышь, Ваня, выкинь ты всю дурь из головы, или ты нам не товарищ. Куда же тебе идти на убийство, когда ты ног под собой не слышишь?.. А вот и сам Клим Терентьич.
Вошел человек лет сорока с рыжей клинышком бородкой, в армяке, с барашковой шапкой в руках. Он опасливо оглянулся по сторонам и приблизился к столу, за которым сидели парни.
— Добрый вечер, господа, — сказал он. — А, вы уже закусывали? — прибавил он: — может, задолжали, то могу вызволить. Выпьем немного в компании, да и к Степану Андреичу; он назначил ровно в семь быть у него. Говорите, что любите из напитков? Водочку? Хорошо, можно.
Клим Терентьич постучал о стол пустой бутылкой.
Исай Мореич предстал немедленно.
— Хозяин, ублаготворите мне молодцов: дайте сюда водочки, винца и закусить чего-нибудь… индеечки жареной, что ли.
— Индейка есть, — подтвердил Исай Мореич.
— Прекрасно. Вот получите за должок с них, — он вынул десятирублевую кредитку, медленно покрутил ею на свет и вручил трактирщику, озабоченно говоря: — разглядите — не фальшивая ли? Сам только что получил.
Исай Мореич ловким движением подхватил ее и унес; вскоре явился его сынишка с желанными яствами и поставила их на столе.
Старший парень, Михайло Зайко, жадно накинулся на водку, съестное и мигом повеселел. Клим Терентьич прихлебывал из рюмочки сладенькое винцо и наблюдал за обоими приятелями, точно взвешивая и оценивая каждого по достоинству.
— Что вы, Иван Иванович, мало кушаете? Не стесняйтесь, пожалуйста. Я еще поставлю. У нас хватит, — с вкрадчивой лаской обратился Клим к младшему.
— Спасибо, не беспокойтесь о нас, — отвечал тот.
— Он по тетке грустит. Она его воспитала, вместо матери была и вот, в то время, когда он сидел в тюремном заточении — умерла неизвестно от каких причин. Кто говорит, будто ее сожитель побил, а другие — сама отравилась, — ответствовал за приятеля Зайко, уписывая самую жирную часть индейки.
— И могилы ее никак не могу найти, — сказал Иван, обращаясь к рыжебородому, точно ища сочувствия.
— Грустное событие, — сочувственно подтвердил Клим.
— Станем пить и гулять, станем деньги менять, а как смерть придет, тогда будем помирать, — выложил свое credo Зайко.
— Кушайте, братцы, да и того… пора к Степану Андреичу, — проговорил Клим Терентьич, поглядев на свои серебряные часы. — Придется взять извозчика, погода скверная. Только как мы втроем усядемся?
Иван Босяков и Михайло Зайко принадлежали к типу так называемых киевских подкалывателей. Оба они были без «роду и племени», хорошо прошли школу уличной жизни. Ивана, впрочем, кое-как воспитала тетка, служившая поначалу в кухарках; потом женщина спилась с кругу и поступила в сожительницы к какому-то босяку, который ее свел в могилу.
Парень иногда работал в слесарной мастерской, но большею частью находился без определенных занятий. Время обыкновенно проводил в компании воров, бродяг и т. п., судился за кражи и даже высидел полтора года в тюрьме. Отбыв наказание, Босяков опять принимался за прежнее ремесло.
Впрочем, молодой человек иногда действовал не по собственной инициативе, а лишь служил послушным орудием в руках более опытных людей; они ворочали им, как пешкой, и загребали жар чужими руками, причем львиная доля барышей оставалась у них. Натуре этого lazzaroni, несмотря на кажущиеся противоречия, было присуще мягкосердие; может быть, женское воспитание невольно сказывалось в нем. За дурное слово, обиду Иван вспыхнет на мгновение, выхватит нож, но руки его еще не были обагрены кровью. Зато в области воровских проделок он не имел соперников.
Михайло Зайко родился в семье Чигиринского казака и рано отбился от дому. Сначала он ходил с косой по степи, но вскоре работа приелась ему. Зайко слыхал, что в больших городах живется вольготней людям, попытал счастья в Одессе, Новгороде и др.; наконец, уже всесветным бродягой попал он в Киев и здесь нашел обширное поле для приложения своих способностей.
Случалось, что он записывался в конторы, нанимался к господам в дворники, лакеи, ловко обкрадывал их при помощи сподручных людей, а сам всегда оставался в стороне и даже не одно душегубство насчитывал на своей совести.
Случайно, в одной веселой компании, он встретился с Иваном Босяковым и принял его под свое покровительство.
II.
За городом, в гористой местности, быстро выросла и образовалась новая улица, именуемая Макарьевской. Там в ряд, точно грибы после дождя, выстроились новые домики. Один из них, в значительном отдалении от соседей, крытый железом, обращал на себя невольное внимание прохожего законченностью и тщательностью отделки.
Извозчик остановился около ворот этого дома. Три кудлатых пса с лаем выскочили из подворотни и бросились на прибывших. Клим Терентьич расплатился с извозчиком и отпустил его.
Дождь на время перестал; небо по-прежнему оставалось хмурым, неприветливым. Дождевые облака сплошным покровом залегли и нависли над землей.
Дверь маленького домика скрипнула: на пороге, с фонарем в руках, появилась молодая девушка с доенкой в руках, прикрытой полотенцем, а за ней полнотелый приземистый старичок с белой бородой и острым, как бритва, взглядом.
— Кто здесь?… А, дорогие гости, пожалуйте, — приветствовал он, расплываясь добродушной улыбкой гостеприимства. — Отчего запоздали?
— Нельзя было: молодцы — народ несговорчивый, трудно с ними ладить.
— Здравствуй, Ваня. Как поживаешь, сынок? — и он ввел гостей сначала в переднюю, небольшую комнатку, где стоял кованый железом сундук, крытый ковром.
Здесь гости посбрасывали с себя верхнее платье, вытерли ноги о соломенный половик, лежавший у порога. Клим Терентьич вынул из кармана маленький металлический гребешок и поправил бороду, после чего все трое вступили во вторую комнату, служащую, очевидно, приемной. Та оказалась довольно просторной и нарядной: около стены, близко ко входным дверям, помещался массивный дубовый шкаф с стеклянной дверцей, где стояла посуда и множество увесистых банок с вареньем из всевозможных ягод: крыжовника, вишен, райских яблочек и проч., а также бутылки с наливками.
Около противоположной стены находился диван, обитый турецкой материей, круглый стол, застланный плюшевой скатертью, и два серебряных подсвечника на нем. На дверях в спальню висели тяжелые портьеры. На окнах цветы. Одним словом, обстановка вполне приличная и даже комфортабельная.
Хозяин выглядел изнеженным, выхоленным; особенно поражали его руки: белые, пухлые, со множеством колец и перстней с изумрудами, бирюзой и другими камнями. Шелковая сорочка, с повязанным вокруг шеи галстуком, застегивалась золотыми запонками. Сюртук настоящего английского сукна, на ногах мягкие, удобные туфли.
