Когда она закончила изучать документ и взглянула на него, он увидел, что глаза у нее были не голубыми, как он думал, видя ее на сцене из затененного зала, а зеленоватые. Это действительно были самые завлекательные глаза, какие он когда-либо встречал.
— Удовлетворены? — спросил он.
Ее пышные темные волосы упали на лицо и закрыли один глаз. Она убрала их. У нее были красивые длинные пальцы, ногти покрашены красным лаком. На сцене, в кругу яркого света, ее ногти казались черными.
— Так о каких проблемах вы упоминали? — произнесла она.
— У меня к вам ряд вопросов, мисс Маури. Мы должны будем разговаривать через приоткрытую дверь и следующие двадцать минут?
Насупившись, она ответила:
— Я полагаю, нет. Подождите здесь минутку, я накину халат.
— Я могу подождать. Терпение — ключ к удовлетворению.
Она с любопытством взглянула на него.
— Магомет, — сказал он.
— Полицейский цитирует Магомета?!
— Почему бы и нет?
— Вы — той религии?
— Нет. — Его рассмешило, как она построила вопрос. — Я приобрел значительный объем знаний с единственной целью — шокировать тех людей, которые думают, что все полицейские безнадежно невежественны.
Она опешила:
— Извините. — Затем она улыбнулась. Он еще ни разу не видел, как она улыбается, ни разу за всю неделю с тех пор, как впервые увидел ее. Она находилась в лучах света и, двигаясь под музыку, сбрасывала с себя одежду, изгибаясь всем телом, лаская свои обнаженные груди, в то же время оглядывая посетителей холодными глазами. Ее улыбка была ослепительна.
— Вы собирались накинуть халат, мисс Маури.
Она закрыла дверь.
Боллинджер смотрел на входную дверь в конце коридора, надеясь, что никто не войдет и не выйдет, пока он стоит здесь.
Он убрал бумажник.
Нож все еще был в левой руке.
Менее чем через минуту она вернулась, сняла цепочку, открыла дверь и произнесла:
— Входите.
Он шагнул внутрь вслед за ней.
Она закрыла дверь, накинула цепочку, затем повернулась к нему и спросила:
— Какие проблемы...
Двигаясь необычно быстро для такого крупного мужчины, он прижал ее к двери, поднес нож к лицу, перехватил его в правую руку и легонько уколол ее горло острием ножа.
Ее зеленые глаза расширились от страха. Дыхание перехватило, и она даже не могла вскрикнуть.
— Без шума, — свирепо произнес Боллинджер. — Если ты попытаешься позвать на помощь, я воткну этот шип прямо в твое прелестное горлышко. Я забью его в дверь позади твоей шеи. Ты понимаешь?
Она уставилась на него.
— Ты понимаешь?
— Да, — едва слышно произнесла она.
— Ты готова сотрудничать?
Она ничего не отвечала. Ее взгляд скользнул по его глазам, прямому носу, полным губам и волевому подбородку — к руке на рукоятке ножа.
— Если ты не собираешься сотрудничать, — спокойно произнес он, — я насажу тебя на вертел прямо здесь. Я могу пригвоздить тебя к этой чертовой двери. — Его дыхание сделалось тяжелым.
Дрожь прошла по ее телу.
Он ухмыльнулся.
Все еще дрожа, она спросила:
— Что вы хотите?
— Немного. Совсем чуть-чуть. Только немного нежности.
Она закрыла глаза:
— Вы — он?
Тоненькая, едва видимая ниточка крови струилась из-под острого кончика ножа, скользила по шее к воротничку ее яркого красного халата. Он глядел на маленькую струйку крови так, будто он был исследователем, наблюдающим за чрезвычайно редкой бактерией в микроскоп, и, удовлетворенный этим зрелищем, почти завороженно спросил:
— Он? Кто это он? Я не знаю, о ком ты говоришь.
— Вы знаете, — слабо произнесла она.
— Боюсь, что нет.
— Вы — он? — Она прикусила губу. — Тот, кто зарезал всех тех женщин?
Оторвав взгляд от ее горла, он ответил:
— Понимаю. Теперь понимаю. Конечно. Ты имеешь в виду того, кого называют «Мясник». Ты думаешь, я — Мясник?
— Это так?
— Я довольно много читал о нем в «Дейли ньюс». Он перерезает им горло, не так ли? От уха до уха. Я прав? — Он дразнил ее и был чрезвычайно доволен собой. — Иногда он даже потрошит их. Так? Поправь меня, если я не прав. Но именно это он делает иногда, правда?
Она ничего не отвечала.
— Я читал, кажется, в «Дейли ньюс», что он отрезал уши у одной из них. Когда полиция обнаружила жертву, ее уши лежали на ночном столике у кровати.
Ее трясло все сильней.
— Бедная маленькая Эдна. Ты думаешь, что я — Мясник. Не удивительно, что ты так напугана. — Он слегка похлопал ее по плечу, погладил ее темные волосы, словно успокаивал зверька. — Я бы тоже был напуган до смерти, если бы был сейчас на твоем месте. Но я не на твоем месте, и я не тот парень, которого называют Мясником. Можешь расслабиться.
Она открыла глаза, пытаясь узнать по его глазам, говорил ли он правду.
— Что я за человек, как ты думаешь, Эдна? — спросил он, делая вид, что его могли задеть ее подозрения. — Я не хочу причинять тебе зла, но я сделаю это, если буду вынужден. Я причиню тебе много вреда, если ты не будешь сотрудничать со мной. Но если ты будешь послушной и ласковой с мной, то я буду добр к тебе. Я могу сделать тебя счастливой, и я оставлю тебя такой, какой нашел. Безупречной. Ты безупречна. Совершенная красавица. И твое дыхание пахнет земляникой. Ты ела, когда я постучал?
— Ты сумасшедший, — мягко произнесла она.
— Теперь, Эдна, давай договоримся.
Он слегка нажал на нож. Слезы заблестели в уголках ее глаз.
— Ты ела землянику?
Она захныкала.
— Итак? — спросил он.
— Вино.
— Что?
— Это было вино.
— Земляничное вино?
— Да.
— Осталось хоть немного?
— Да.
— Я бы выпил.
— Я принесу.
— Я сам принесу, — ответил он. — Но сначала я должен отвести тебя в спальню и связать. Ну-ну, не пугайся. Если я не свяжу тебя, то рано или поздно ты постараешься сбежать, и я буду вынужден убить тебя. Поэтому я собираюсь связать тебя для твоего же собственного блага, чтобы ты не вынудила меня причинить тебе зло.
Все еще держа нож у ее горла, он поцеловал ее. Ее губы были холодные, жесткие.
— Пожалуйста, не надо, — еле вымолвила она.
— Расслабься и радуйся жизни, Эдна. — Он развязал пояс на ее талии.
Халат распахнулся. Под ним было обнаженное тело. Он легонько стиснул ее груди.
— Если ты будешь слушаться, то выберешься из этой ситуации. И сможешь получить удовольствие. Я не собираюсь убивать тебя, если ты сама не вынудишь меня. Я не Мясник, Эдна. Я... Я всего-навсего обыкновенный насильник.
2
Грэхем Харрис ощущал смутное беспокойство. Он никак не мог удобно устроиться в своем кресле. Взглянув на стоящие по окружности три телевизионные камеры, он внезапно почувствовал себя окруженным мыслящими и враждебными роботами. Он чуть не засмеялся над этим причудливым представлением. От напряжения у него немного кружилась голова.
— Нервничаете? — спросил Энтони Прайн.
— Немного.
— Не стоит.
— Может быть, не буду во время передачи, но...
— И ни тогда, когда снова выйдем на воздух, — сказал Прайн. — Вы так хорошо держались, — Хотя Прайн был американцем, как и Харрис, он ухитрялся выглядеть типичным британским джентльменом: утонченный, худощавый, немного щепетильный, раскованный, образец самоуверенности. Он сидел в кожаном кресле с высокой спинкой, точной копии кресла, в котором Грэхем почувствовал себя так неуютно. — Вы очень интересный гость, мистер Харрис.
— Спасибо. Вы сами интересный человек. Я не представляю, как у вас хватает остроумия пошутить и над собой. Я полагаю, этим вы обязаны жизни на телевидении, все-таки пять вечеров в неделю.
— Но именно это делает жизнь такой волнующей, — сказал Прайн. — Быть свободным, рисковать всем, использовать шанс подурачить всех — вот что дает прилив энергии. Именно поэтому я сомневаюсь, принимать ли одно из многих предложений о выходе этой программы на других каналах. Они бы хотели записать все шоу на пленку и из двухчасовой сделать программу на девяносто минут. Но ведь это уже не то.
