Надо — значит надо, тут ничего не поделаешь. Поможем пехоте. Первым делом мы два минометных расчета уничтожили, благо противотанковой артиллерии у фрицев не было. «Тигр» между хатами прятался. Подпустил танк Павлущенко поближе и, как в тире… Я только вскрик металла услыхал. Т-34 будто на стенку наткнулся, а затем башня от взрыва метров на десять отлетела.
— Вон он, лейтенант! Между д-домами, ч-черт!
Григорьев повернул башню — не электрическим приводом, вручную крутил — все премудрости во время боя из головы вылетели. Выстрелили мы — только нет «тигра», отъехал. Стена дома обрушилась, пыль от штукатурки столбом. Танк комбата куда-то выстрелил. Я тоже строчил из пулемета в сторону немцев. По кустам, домам, в божий свет… Лишь бы заглушить начинающийся страх.
Вторым загорелся танк комбата. Трое успели выскочить и катались по земле, сбивая пламя. Четвертый член экипажа остался обгоревшим трупом, высунувшимся из люка на башне.
Я смотрел на все словно глазами нашего Т-34.
По танковой броне щелкали пули.
— Бронебойным, заряжай!
— Бронебойным готово!
«Тигр» выехал нам навстречу из-за стены крайнего слева дома. Лоб в лоб. Не пробьем мы его броню на таком расстоянии. Я снял непослушный палец с гашетки. Все бесполезно. Знал же, что погибну от «тигра». Обидно все-таки. А чем ты лучше других, Равлик? Ничем. Я схватился за броню, царапая ногтями металл, словно пытаясь удержать его, укрепить перед выстрелом врага. Спрятаться за прочным непробиваемым панцирем. Выжить.
В детстве у маленького Равлика это хорошо получалось.
Я закрыл глаза.
* * *
Ночью снова стонал отец. Есть такая болезнь — позвоночная грыжа. Павлику она представлялась в виде большого черного паука, забравшегося под кожу и впившегося в позвоночник кривыми зубами. Павлик знал — утром снова придет отец Григорий, сухонький, в старой потрепанной рясе. Он скажет: «Ну-с, Андрей Николаевич, расслабьтесь», положит ладони на голую спину отца и будет долго сидеть, что-то бормоча себе под нос и глядя в потолок. Когда Павлик был совсем маленьким, как сейчас Аленка, он не понимал, почему этого чужого дядьку, от которого пахнет свечами и еще чем-то незнакомым, тоже называют отцом. Какой же из него отец? Отец большой, сильный. От него здоровски пахнет махоркой и начищенными сапогами. У отца есть наган, из которого он обещал дать пострелять, когда Павлик подрастет. У отца колючие усы и еще он — большевик! Даже тетушка Оксана, которая так и норовит огреть палкой пониже спины из-за краденых яблок, и та уважительно к отцу относится. Обязательно первой поздоровается.
Отец Григорий уйдет спустя час, сгорбившись, бросив на Павлика острый взгляд, от которого холодок пробежит по спине. Родной отец некоторое время полежит, потом, кряхтя, поднимется, распрямится, словно и не было никогда черного паука в спине.
В этот раз Павлик столкнулся с отцом Григорием в сенях — не удержался, выбежал во двор по нужде, а когда возвращался, то уткнулся лбом прямо в рясу.
— Ого! — сказал отец Григорий. — Экий ты, пострел, однако, шустрый. Ну-ка, посторонись.
Павлик прижался к поржавевшему умывальнику, пропуская гостя, зажмурился. Ладони легли на холодный металл. Железо поможет, защитит от дядьки. Вот сейчас… Ну… Отец Григорий остановился. Павлик открыл глаза.
— Лови, — сказал отец Григорий и кинул в него большую железную гайку.
Павлик поймал — не руками, мыслью поймал. Гайка повисла в воздухе, а потом, будто стесняясь своего поступка, со звоном упала на пол.
— Что случилось? — прокричала из комнаты мама.
Она не провожала гостя, а осталась вытирать мокрым платком пот со спины отца.
— Ничего, хозяюшка, — ответил отец Григорий, — это я тут с отроком разминуться не смог.
Он наклонился, подбирая с пола гайку, и вдруг весело подмигнул.
— Приходи-ка ты сегодня ко мне, поговорим.
— А вы никому не скажете?
— Как можно? Это будет наш секрет.
Почему-то удаляющийся отец Григорий уже не казался Павлику таким страшным, как раньше.
* * *
Церковь была старенькой, с паутиной под потолком в дальнем темном углу. Павлик стоял и думал, что надо бы, наверное, перекреститься, как тетка Оксана крестится. Но он этого делать не умел. И вообще, его скоро в пионеры принимать должны.
— Здравствуй, Павел, — сказал появившийся в дверях отец Григорий. В руках он держал сапку с налипшими комками земли.
Так и сказал, не Павлик, не Павлуша, а Павел. Как взрослому. И от этого в груди прямо к горлу поднялся комок чего-то радостного и возвышенного.
— Здравствуйте, — сказал Павлик и, испугавшись, что голос получился писклявым, грубо добавил: — А чего у вас тут так… запущено.
— Вот ты возьми и распусти. — Отец Григорий опер сапку о стену и устало опустился на лавку. — Каждый норовит поругать, а помочь — добровольцев нет.
Он достал старый носовой платок и вытер лоб.
— Было тут хорошо раньше. Икона даже позолоченная была. Только когда голод в Поволжье начался, я ее отдал. Не забрали — сам отдал. Пусть и святая вещь, но, поверь, ни одна вещь на свете не стоит человеческих жизней, прости меня, Господи.
Отец Григорий перекрестился.
— Сейчас кто сюда ходит? Раз-два и обчелся. Паства по домам разбежалась.
— Ну и что? — сказал Павлик. — Религия — опиум для народа! — Он не знал, что означает слово «опиум», но подозревал, что что-то очень нехорошее, как самогон, который отец пьет по праздникам. — И… это, Бога нет!
— Ты в этом уверен? — улыбнулся отец Григорий.
— Да!
— А почему?
— Ну, так в школе говорят. Это антинаучно!
Отец Григорий спрятал платок и достал гайку. Сжал ее между указательным и большим пальцами и посмотрел сквозь отверстие на Павлика.
— Лучше скажи, ученая голова, как ты это делаешь?
Павлик нахмурился.
— А как вы папу лечите? — с вызовом спросил он.
Отец Григорий встал и неожиданно погладил Павлика по голове. Рука, прикоснувшаяся ко лбу, оказалась грубой и шершавой, как у папы.
* * *
Это случилось после того, как купили Люську. Павлик пас ее на дальнем пустыре. Люська была козой упрямой и вредной — того и гляди, боднет под коленки. Зато молоко по утрам она давала — вкуснее не бывает.
«Ладное молоко», — говорил отец Григорий, когда Павлик приносил ему кружечку.
О побеге заключенных из городской тюрьмы Павлик узнал позже, но в то утро никак не думал встретить на пустыре двух чужих дядек.
— Хорошая коза, — сказал первый дядька.
— Что с мальцом будем делать? — спросил второй.
Бежать? Но как? Догонят. Павлик сунул руку в карман.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
