Глава 2
– Ну, слава Богу, теперь наконец все в порядке! Да и пора уж, через четверть часа они должны быть здесь. Находящимся на холме я дал точную инструкцию, и как только покажется карета, грянет первый выстрел из мортиры!
– Что это, господин директор, вы так хлопочете и волнуетесь?
– Поберегите свои силы для самого важного момента встречи.
– В качестве церемониймейстера и гофмаршала!..
– Поумерьте ваши остроты, господа! – с досадой прервал насмешников директор. – Желал бы я, чтобы кто-нибудь из вас оказался на моем месте; тогда бы вы узнали, каково мне. Довольно с меня и этого!..
Весь многочисленный персонал служащих рудников и горных заводов Беркова в праздничных одеждах собрался у ступеней террасы господского дома.
Загородный дом, имевший вид замка и построенный в новейшем изящном стиле вилл, с роскошным фасадом, высокими зеркальными окнами и широким подъездом, поражал воображение, огромный сад с прекрасными цветниками, окружавший дом со всех сторон, усиливал впечатление великолепия. Сегодня дом выглядел особенно по-праздничному. По-видимому, все оранжереи были опустошены, чтобы украсить цветами лестницу, балкон и террасу. Самые драгоценные и редкие растения, которые едва ли срезались когда-нибудь, были здесь и наполняли воздух чудным благоуханием. На обширных лужайках били сверкающие струи фонтанов, окруженных неяркой весенней зеленью, а у въезда в парк находилась огромная триумфальная арка, увитая гирляндами и украшенная флагами.
– Довольно с меня и этого! – повторил директор, подходя к своим сослуживцам. – Господин Берков требует блестящей встречи и думает, что для этого достаточно открыть неограниченный кредит в кассе, а расположение и желание рабочих он не принимает во внимание. Да, если бы фабричные были те же, что двадцать лет назад!.. Тогда в случае каких-либо торжеств не нужно было заботиться насчет криков «ура», теперь же, с одной стороны полнейшее безучастие, с другой – открытое сопротивление; еще немного – и молодым устроили бы хорошенькую встречу. Завтра, когда вернетесь в резиденцию, господин Шеффер, не мешало бы вам, сообщая о празднестве, намекнуть и о том, чего там не знают или не хотят знать.
– Боже сохрани! – воскликнул Шеффер. – Неужели вам хочется лишить меня расположения нашего уважаемого принципала? Я предпочитаю держаться в стороне в подобных случаях.
Остальные засмеялись, похоже, отсутствовавший хозяин не пользовался у них особым уважением.
– Итак, ему все-таки удалось женить сына на аристократке, – заговорил главный инженер. – Много пришлось ему похлопотать, но это хотя бы отчасти заменит дворянскую грамоту, в которой ему до сих пор упорно отказывают, несмотря на все домогательства. Зато теперь он может торжествовать, видя, что знать не отталкивает его из-за мещанского происхождения; Виндеги даже породнились с ним.
Шеффер пожал плечами.
– Им не оставалось другого выбора. Ни для кого не тайна в резиденции, что дела их совершенно расстроены. Сомневаюсь, чтобы гордому барону было легко пожертвовать дочерью – Виндеги всегда принадлежали не только к самой древней, но и к наиболее высокомерной аристократии. Но в конце концов и гордость смиряется перед горькой необходимостью.
– По-видимому, это родство со знатью будет дорого нам стоить, – сказал директор, качая головой. – Барон, вероятно, поставил свои условия. Я, впрочем, не вижу никакого смысла во всех этих тратах. Будь это дочь, ей таким образом купили бы имя и положение в свете, но Артур Берков останется по-прежнему мещанином, несмотря на древнюю родословную супруги.
– Вы думаете? Я же готов поручиться, что не останется. Рано или поздно подобное родство окажет свое действие. Супругу баронессы Виндег-Рабенау, зятю барона, конечно, не откажут в дворянстве, чего напрасно добивался его отец, который теперь будет вращаться в аристократическом обществе, до сих пор решительно отталкивавшем его. Я отлично понимаю нашего хозяина. Он очень хорошо знает, что принесет ему эта свадьба, и потому не жалеет денег.
Один из служащих, белокурый молодой человек в немного узком фраке и безукоризненно натянутых лайковых перчатках, нашел уместным вставить свое замечание.
– Я только не понимаю, почему новобрачные выбрали местом свадебного путешествия нашу глушь, а не Италию, страну поэзии…
Главный инженер громко засмеялся.
– Как, Вильберг! Поэзия в брачном союзе денег с именем! К тому же свадебные поездки в Италию вошли теперь в такую моду, что, вероятно, кажутся господину Беркову слишком мещанскими. Аристократия в таких случаях отправляется в «свои имения», а мы прежде всего хотим быть аристократами, только аристократами.
– Думаю, что тут более серьезная причина, – сказал директор. – Боятся, вероятно, что молодой хозяин будет вести в Риме или Неаполе такой же образ жизни, какой он вел последние годы в резиденции, а этому давно пора положить конец. Его расточительность перешла все границы: он промотал уже сотни тысяч. Всякий колодец можно исчерпать, а Артур Берков готов был проделать этот опыт со своим отцом.
Шеффер насмешливо сжал тонкие губы.
– Отец сам так воспитал его и теперь пожинает то, что посеял. Впрочем, возможно вы и правы, здесь, в глуши, он скорее привыкнет подчиняться молодой жене. Боюсь только, что она отнесется к своей незавидной роли с недостаточным энтузиазмом.
– Вы думаете, ее принудили выйти за него? – горячо спросил Вильберг.
– Почему непременно – принудили? В наше время не бывает таких трагедий. Она просто уступила разумным увещеваниям и трезвому взгляду на положение семьи, и я убежден, что этот брак по расчету окажется довольно сносным, как и большинство подобных.
Белокурый Вильберг, очевидно, имевший страсть ко всему трагическому, грустно покачал головой.
– Может быть, и нет! А если в сердце молодой женщины проснется любовь, если другой… Боже мой, Гартман! Неужели нельзя было провести эту толпу подальше отсюда? Вы с вашей колонной подняли целое облако пыли, которая летит прямо на нас.
Молодой рудокоп, к которому относились эти слова, проходя во главе пятидесяти своих товарищей мимо говорившего, бросил презрительный взгляд на его нарядный туалет, а потом посмотрел на песчаную дорогу, по которой, поднимая пыль, топали в грубых башмаках рудокопы.
– Правей! – скомандовал он, и толпа почти с военной точностью отклонилась в указанном направлении.
– Какой медведь этот Гартман! – сказал Вильберг, смахивая носовым платком пыль с фрака. – Хоть бы извинился в своей невежливости! «Правей!» – и таким тоном, каким генерал командует войсками. И почему он так много берет на себя? Если бы не вмешался его отец, он непременно запретил бы Марте Эверс прочесть мое стихотворение молодой госпоже, мое стихотворение, которое я…
– Прочел уже всему свету, – сказал вполголоса главный инженер, обращаясь к директору. – Хоть бы оно было покороче! Впрочем, он прав, со стороны Гартмана наглость не позволять прочитать стихотворение. Вам бы не следовало ставить его здесь с его молодцами: от них ничего хорошего ждать не приходится – это самые упрямые и дерзкие из всех рабочих.
Директор пожал плечами.
– Но и самые видные. Остальных я расставил на дороге и в деревне, лучшие же из всех наших рабочих должны стоять у триумфальной арки. Надо же похвастаться при случае своими людьми.
Молодой рудокоп, о котором шла речь, расставил тем временем своих товарищей около триумфальной арки, став во главе их. Директор сказал правду: это были рослые, красивые парни, но все они меркли перед своим вожаком, который был на целую голову выше их.
Гартману очень шел темный костюм рудокопа. Лицо его нельзя было назвать красивым, если следовать строгим требованиям классической красоты: лоб, пожалуй, был низковат, губы толстоваты, в чертах лица недоставало благородства, но, резко и твердо очерченные, они не были и заурядными. Над его высоким выпуклым лбом вились густые белокурые волосы, такая же светлая кудрявая борода закрывала нижнюю часть лица, свежего и загорелого, несмотря на то, что молодой рудокоп часто был лишен здорового воздуха. Его несколько пухлые губы выражали упрямство, а в голубых, мрачно глядевших глазах было что-то такое, что заставляло обычных людей чувствовать его превосходство и невольно подчиняться ему. Этот человек был воплощением энергии и, хотя его суровость и сдержанность не могли возбудить симпатий, он невольно внушал уважение. Пожилой человек, хотя и одетый в платье рудокопа, но, очевидно, не принадлежавший к простым рабочим, приблизился к ним в сопровождении молодой девушки и остановился около Гартмана.
– В добрый час! Вот и мы! Как дела, Ульрих? Все ли в порядке?
Ульрих утвердительно кивнул головой, между тем как остальные рабочие ответили на приветствие старика дружным: «В добрый час, господин шихтмейстер!», и взоры многих парней обратились на его молодую спутницу.
