© Сергей Переслегин, 1994
Часть I
Организация материала
Обернулся к первому и стало иначе:Для увидевшего вторую образинуПервый — воскресший Леонардо да Винчи.
В. Маяковский
Творчество признанных корифеев, таких как Борис Лапин, Владимир Щербаков, Юрий Медведев — подлинных мастеров, Учителей, руководящих редакциями и семинарами… Не вправе мы оставить без внимания и других, пусть менее известных, но столь же талантливых писателей — ведь «каждый год издательство „Молодая гвардия“ открывает сотни новых имен. (…) Это лучшие авторы, прошедшие через жестокую творческую конкуренцию»[1].
Имя им легион; информационные массивы разбухают, мы захлебываемся в обилии материала. Три года назад я написал: «псевдолитературу у нас в стране выпускают крупносерийно»… еще не создали ВТО. Сейчас стереотипные «Румбы» образуют очередную стопку у меня на столе. Размножение делением.
Будем выделять три уровня псевдолитературы. Верхний из них назовем халтурой, употребляя это слово без уничижительного оттенка, скорее — в значении «подхалтурить бы». К НФ халтуре относятся удачные перелицовки чужих произведений — речь идет, разумеется, не о плагиате слова: срисовывается мысль, по крупицам воссоздается эмоциональный фон, с всемерным тщанием пересаживаются на новую почву реалии — и упрощенчество, для которого характерно навязчивое стремление автора выхолостить исследуемую им проблему, часто весьма интересную.
НФ халтура должна быть талантлива хотя бы по одному критерию (новизна идей и ситуаций, стиль, сюжет, образы). Если она написана плохо, и читать ее скучно — значит, автор спустился на уровень серости. Здесь, кроме плагиата и упрощенчества, процветает безграмотность.
Наконец, самые яркие образцы псевдолитературы я отношу к патологиям. Надо сказать, что в отличие от серых книг, их читать интересно — как смотреть на уродцев в кунсткамере. Патологии совершенно непредсказуемы.
На этом уровне чаще всего встречаются книги безграмотные и слабые до беспомощности. Попадаются и идейные извращения.
Надо сказать, что в условиях политического плюрализма любое идеологическое обвинение превращается в бумеранг, опасный преимущественно для того, кто им размахивает. Но плюрализм не подразумевает агностицизма. В морали и этике существуют инварианты, выстраданные цивилизацией, неотделимые от самого факта ее существования. Равным образом, в социологии и истории, в психологии и экономике существуют надежно установленные факты, информация, не менее достоверная, чем теорема Остроградского или принцип Ле-Шателье.
Высокомерное игнорирование опыта, накопленного человечеством в сфере общественных наук, я и называю идейными извращениями.
Сразу отметим водораздел между халтурой с одной стороны и нижними структурными этажами с другой. Халтуру труднее отнести к псевдолитературе, тем более, что вряд ли найдется фантаст, который бы не отдал ей дань. В библиотеках — очереди на Стивена Кинга; Владислав Крапивин, автор знаменитой «Голубятни…», получает премию за «Детей Синего Фламинго», где явно прослеживаются мотивы «Дракона»; «Перевал» Кира Булычева ценят едва ли не выше «Льда и пламени» Рэя Брэдбери.
Я вовсе не собираюсь обвинять 98 процентов любителей фантастики в отсутствии вкуса. Развлекательная халтура — необходимая часть НФ, и в иной социальной ситуации я никогда бы не позволил себе хоть как-то осудить книги, доставляющие удовольствие, да к тому же выполняющие важную адаптивную функцию. Проблема заключается в существовании антиотбора: халтура в нашей стране начинает определять качество фантастики в целом; нижний этаж культуры становится вершиной паракультуры, и тогда уже рождаются патологии — уродливые карикатуры на небесталанное подражательство и излишнюю любовь к простоте.
В восьмидесятые годы расцвет халтуры и нашествие патологий слиты воедино. Эти два процесса и определили деградацию советской фантастики.
Глава 1
Законы дидактики рекомендуют идти от простого к сложному. Что ж, научно-технические ошибки конкретны и потому просты. Правда, патологии, обычно, носят комплексный характер: научная безграмотность, не подкрепленная «литературно» и «идеологически», встречается лишь как редкое исключение.
«Химик Вагранян был лучшим гимнастом в экипаже. „Солнце“ он крутил на турнике так, что с ним на Земле сравнились бы немногие, но тут он обжег руку, две недели не подходил к снарядам, наконец выздоровел, прибежал в спортивный зал, прыгнул с разбега на турник и… упал с криком, мускулы у него порвались на руках, не выдержав возросшей массы тела».
Специальную теорию относительности проходят в школе, каждый десятиклассник обязан знать классическую формулировку постулата Эйнштейна.
В нашем случае покоящаяся система отсчета связана с Землей, равномерно (почти) и прямолинейно относительно нее двигается корабль-астероид, так что если жуткие мучения испытывали астронавты, то как же чувствовали себя земные старики, женщины, дети?
Остается только радоваться что из всей теории относительности в память Г. Гуревичу запало лишь «увеличение» массы на субсветовых скоростях. О «сокращении» поперечных размеров он, видимо, ничего не слышал, иначе на страницах «Функции Шорина» мы бы прочли леденящий душу рассказ о том, как огромная сила медленно сплющивала космонавтов и их корабль…
Непонимание программного принципа относительности — беда не только Гуревича, но и патриарха советской фантастики А. Казанцева. В романе «Сильнее времени», литературные достоинства которого мы здесь обсуждать не будем, автор следующим образом решает знаменитый «парадокс близнецов»: «Ученым XX века было невдомек, что во всей Вселенной нет силы, способной разогнать Землю до субсветовой скорости». (Цитировано по памяти.)
Это уровень старика Хоттабыча! Александру Казанцеву невдомек, что еще учеными XVII века была открыта относительность движения — нет никакой разницы, что разгонять: Землю или корабль.
Фантастическое произведение — это, понятно, не учебник по физике. Почти все авторы используют в своем творчестве нуль-транспортировку, разную деритринитацию, плоскоту, аннигиляторы Танева и иные средства сверхсветовой навигации. Никто за это не обвинит их в безграмотности, право писателя — строить и обосновывать (или не обосновывать) свою собственную физику, в которой действуют иные, не известные сегодняшней науке законы. К «релятивистским патологиям» я отношу лишь те случаи, когда автор прямо ссылается на теорию Эйнштейна и, утверждая, что действует в ее рамках, допускает грубейшие ошибки.
«Функция Шорина» (как, впрочем, и опус А. Казанцева) — наглядный пример букета патологий: рассказ не только научно безграмотен и литературно слаб (из многочисленных его героев запоминается лишь сам Герман Шорин, обыкновенный фанатик), но и содержит идеи, мягко говоря, странные.
«В больничной палате, куда переселилась добрая треть экипажа, Аренас созвал совещание — лететь вперед или вернуться?
— Вперед! — сказал Шорин. — Мы долетим до первой планеты и сменим воду.
Но вернуться можно было за год, а лететь вперед предстояло почти четыре года, и никакой уверенности не было, что у Альфы есть планеты, что там можно достать воду, и дома ждали надежные врачи, а впереди была неизвестность и самостоятельность.
— Три солнца, десятки планет, на какой-нибудь есть разум, на какой-нибудь умеют лечить лучевую болезнь, — убеждал Шорин.
Было решено возвратиться, тридцатью двумя голосами против одного».
Обратите внимание на предложенный Г. Гуревичем способ решения спорных вопросов — голосование. То есть, если бы Шорину удалось собрать большинство, звездолет полетел бы дальше и больные погибли бы, причем голосовавшие против продолжения экспедиции рисковали бы жизнью вопреки своему желанию. Гуманно ли для людей будущего?.. Впрочем, побережем иронию: расследуя творчество Б. Лапина, мы убедимся, что мир Г. Гуревича действительно гуманен — по крайней мере, относительно.
Вернемся к более-менее чистым формам «фантастической безграмотности». Жуткая трагедия героев рассказа Г. Угарова «Кольцо земное» связана с демографической политикой. «Количество людей на Земле искусственно сдерживалось на одном уровне. Люди смирились с тем, что детей разрешалось иметь лишь после смерти кого-нибудь из близких».
Я могу понять страдания героини, но к чему шекспировские страсти? Ограничьте численность детей в нуклеарной семье двумя (это легко сделать экономическими методами, если, в чем я сильно сомневаюсь, возникнет необходимость), и прирост населения станет отрицательным. Меры, предложенные Угаровым, ведут не к стабилизации, а к сокращению количества людей на Земле, притом довольно быстрому.
