В 1999-м «Плюс» купил чемпионат Франции, и он достался мне. Я выделял из общего ряда парижан и «Ланс» – команды тех двух городов, на чьих стадионах я побывал. Я перечитал Дюма, весь черный сорокапятитомник. Стендаля, Гюго, Золя, Мопассана и, разумеется, Сименона.
Потом в моей жизни не стало «Плюса» и чемпионата Франции. Но я продолжал читать французов и ездить к ним в гости. Ницца, Монпелье, Париж. Снова Ницца и снова Париж.
На жеребьевке Кубка мира в Бразилии я познакомился с француженкой, входившей в число руководителей парижского бюро Евроспорта. Мы с ней проговорили часа полтора – сначала о французском футболе, а потом о французской литературе. Это было восхитительно и немного фантастично. В ста метрах от океана, в отеле, где не было никого, кроме футбольных делегаций тридцати двух стран и полиции. Где за соседним столиком курил, пряча сигарету в кулак, Лев, а за другим ван Гал хохотал над какой-то шуткой Капелло.
Я вспомнил и рассказал своей собеседнице, что мне нравилось у Ромена Гари и Бертрана Блие. Рассказал, как в детстве не пропускал с друзьями ни одного французского фильма. Мы занимали целый ряд в зале, и удовольствие от просмотра было общим. В нашем дворе было четырнадцать одногодков, и это была лучшая детская дружба, которую только можно себе представить…
Два года назад мы купили Лигу 1. Я был счастлив. Одна из самых любимых и знакомых стран. В следующем году чемпионат Европы пройдет во Франции. Вернуться в страну, которая у тебя была первой, в город, где ты прожил сорок дней, исходив его пешком вдоль и поперек, – это счастье.
Помню, как первым моим парижским вечером летом 1998 года мы лежали на траве под Эйфелевой башней. Вася вдруг спросил меня:
– Ну давай, колись: что ты чувствуешь? Это ведь твоя первая страна, интересно сравнить твои ощущения с моими от первой командировки.
Я не чувствовал тогда ничего. Слишком велик был шок, чтобы понять, что именно происходит со мной. Я просто лежал и смотрел на огни самой известной башни мира.
Без телевизора
У большинства болельщиков отношение к профессии комментатора – сложносоставное. Во-первых, постоянное ощущение «ябысмогнехуже». Во-вторых, тайная мечта однажды попробовать свои силы в этом деле, и если повезет – остаться.
У людей чисто футбольных, мне кажется, преобладают точно такие же мысли. По крайней мере, ни один из тех, кого я звал поработать на ТВ, не отказался. Это Вадим Никонов, Валерий Непомнящий, Сережа Юран. С Игорем Шалимовым, Александром Тархановым, Александром Бородюком и Дмитрием Градиленко мы прошли не через один эфир. И все они, выходя спустя какое-то время из телевизионной студии или комментаторской кабины на стадионе, говорили на первых порах одно и то же: «Какой же непростой у вас труд!»
Бородюк с Шалимовым и вовсе дебютировали в профессии «с колес». Их повезли на Евро-2004 и Кубок мира-2006, толком не обкатав. Возможно, поэтому их работа не получилась резонансной. Бородюк, вернувшись с турнира, обогатил свой лексикон такими словами, как «обратная связь» и «оптоволокно». Сначала он с удовольствием вставлял их в разговоре, а потом они потихоньку выветрились.
Лично я получал наибольшее удовольствие от работы в паре с Костей Сарсания. Он на игру смотрел нетривиально и никогда не боялся резких оценок.
Помню, как однажды мы комментировали с ним со стадиона «Динамо», уже не помню какой матч. Но и по сей день я прекрасно помню то качество игры, вгонявшее в тоску несколько тысяч зрителей на трибунах.
Борьбы было много, а смысла мало – такой шел футбол. И вот мяч взмыл в воздух, игрок одной команды ударом головы снова послал его в небо, игрок соперника ответил тем же. Так они прыгали и перебрасывались мячом. Как в настольном теннисе, думал я. А у Кости Сарсания возникла иная ассоциация:
– Когда я был маленьким, по телевизору часто показывали цирковой номер. Бульдоги играли в футбол воздушным шариком. Смотрю на то, что происходит на поле, и вспоминаю этот цирк…
Но это был уже поздний Сарсания-комментатор. А начинали мы с ним на ВГТРК совсем по-другому. Канал «Спорт» запускался, по сути, в форс-мажорной спешке. Надо было придумать какую-то флагманскую мощную историю. Для этого был выбран чемпионат России по футболу. Собирались показать все восемь матчей каждого тура.
На дворе было лето 2003 года. В Премьер-лиге играли «Уралан» с «Черноморцем», и организовать прямые трансляции из Элисты с Новороссийском было просто невозможно. Во время матча шла телевизионная запись, затем кассеты доставляли к поезду или самолету, их отправляли в Москву, где уже и происходил процесс озвучивания. Когда в режиме записи, а когда и прямо по ходу эфира.
Глядя на то, как сейчас выглядит Шаболовка – отремонтированная, напичканная сложной аппаратурой, понимаешь, как много было вложено в материально-техническую базу. А тогда, в 2003-м, там можно было, идя по коридору, споткнуться о старый дырявый линолеум. В комментаторских кабинах стояли старые расшатанные стулья, а экран, глядя в который нужно было вести репортаж, был в лучшем случае с четырнадцатидюймовой диагональю.
В силу нехватки людей нам с Сарсания в каждом туре доставалось два матча. Обычно один впрямую и один в записи. Вот и в первом туре, который показывали после запуска канала, мы отработали какую-то игру со стадиона, а на следующий день приехали вечером в телецентр, чтобы прокомментировать игру из Элисты. «Уралан» играл с командой своего уровня. Кажется, с ярославским «Шинником».
Мы уселись перед монитором, зашел режиссер. Обратной связи с аппаратной не было, озвучка должна была идти в эфире, поэтому он хотел обговорить с нами какие-то детали. Обговорил. Пожелал удачи. Вышел, закрыв тяжелую дверь.
И вскоре сказал со своего пульта нам в наушники:
– Одна минута до эфира.
Мы смотрели в темный монитор, настраиваясь. Услышали команду:
– В эфире, работаем!
И на экране появилась картинка другого матча. Вышли игроки «Спартака», вышли их соперники.
– А я с дачи только днем приехал, – сказал режиссер. – Огурцы полол, потом шашлыки жарили. Блин, как же пива хотелось!
Он не отключил связь с нами. Но это было полбеды. Он случайно нажал на пульте кнопку воспроизведения другого матча. На страну шла трансляция из Элисты, которую нам надо было работать. А мы видели совершенно иное.
Костя оторопел. Посмотрел на меня безумным взглядом. Я поздоровался с телезрителями и начал репортаж, что-то говоря о погоде, о месте в таблице, о составах. Говорил и все думал, как быть. Оставить его одного хоть на одну минуту в эфире я боялся: Сарсания еще не набил руку и мог надолго замолчать, тем более не видя, что происходит. Послать его к режиссеру тоже было невозможно – просто он не знал, где тот находится.
И тут мимо нас по коридору кто-то прошел, мимоходом заглянув в окошко. Я замахал руками, точно человек на необитаемом острове при виде парохода.
Нас увидели. Спасли.
В перерыве мы с Костей вышли подышать. Вентиляция в комментаторской попросту отсутствовала.
– Нормально, – сказал Костя, хотя любому было понятно, что это не так.
– Такая работа, друг! – ответил я.
Малофеев
Когда меня спрашивают «как дела?», я обычно отвечаю словами Довлатова:
– К сорока годам у человека должны быть решены все проблемы, кроме творческих.
Это, по сути, крючок. На него обычно все и ловятся.
– Ну и как у тебя с этим? Все проблемы решены?
Я хмыкаю, если мне хочется проделать этот трюк снова и снова:
– Кроме творческих.
Как правило, после этого мы улыбаемся.
Мне чуть за сорок. Когда я выбрит и мне удалось поспать хотя бы шесть часов, то выгляжу моложе. Когда нет, то я не задумываюсь о том, на сколько лет выгляжу, – не до этого. Творческие проблемы – одна из самых интересных задач, стоящих перед человеком.
Мой приятель Яша, один из последних учеников гениального Бориса Чайковского, кого больше помнят по музыке к «Женитьбе Бальзаминова» и «Обыкновенному чуду», хотя моя ассоциация с ним – «Подросток» Достоевского, восторженно говорил, когда я захаживал к нему в студию на кофе:
– Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими! Ты не думал, что миротворцы – это не только те, кто останавливает распри, но и творцы? Мира творцы?
Яша писал мне музыку для документального фильма о Малофееве, который я рискнул снять в Пскове в 1999-м, и мне не хотелось сбивать его с романтического настроения. Возможно, он был прав, возможно, нет, но его настроение создавало отличную мотивацию для работы.
Музыку он написал отличную. Причем совершенно бесплатно. Денег у меня тогда не было, бюджета на такие вещи у «Плюса» тоже не было.
Когда нас познакомили, Яша сказал в ответ на мое смущенное бормотание только одну фразу:
– Я готов. Но у меня одно условие: музыка должна быть серьезной!
Музыка в фильм не вошла. Яша затянул и опоздал со сроками. Пришлось накладывать другую. В частности, «Лили Марлен». Характеру Малофеева она подходила больше.
