движущимися как справа, так и слева. Она же растерялась, и не только от того, что не знала в точности, кто кого должен пропускать, согласно имевшейся дорожной разметке, но и из-за непривычного для неё левостороннего движения.
В общем, хотя Юля и успела затормозить перед пересекающим ей дорогу автомобилем, но избежать удара передним колесом велосипеда о крыло этого самого автомобиля ей не удалось.
Юля едва успела осознать, что лежит на земле, но, несмотря на болезненное падение, кажется, всё же осталась цела и невредима. В этот момент из остановившейся машины вышла расфуфыренная, полная – собственного веса и достоинства – чернокожая дама. Юля вся сжалась в комок. Ох, она готова была поклясться чем угодно, что только чернокожие женщины в развитых западных странах бывают так разряжены и обладают таким гипертрофированным чувством собственного достоинства!
Между тем, дама, даже не потрудившись поинтересоваться, все ли с Юлей в порядке, хорошо поставленным голосом уверенно заявила, словно пропела: «You’ve damaged my ca-a-ar!»17. Еще не осознав всей серьезности ситуации («Кто нарушил правила – наверное, я? Входит ли страхование гражданской ответственности в стоимость аренды велосипеда? Покрывает ли страховка этот инцидент? А если на минуточку вспомнить, что я выпила вина?» – все эти мысли пришли Юле в голову позже, гораздо позже), не осознав ровным счетом ничего, Юля поднялась с земли, подошла к «повреждённому» автомобилю и, скорее в машинальном любопытстве, с несильным нажатием провела пальцем по следу, оставленному на крыле колесом её велосипеда. След резины стёрся под Юлиным пальцем, и больше на глянцевой поверхности цвета «серый металлик» не осталось ничего: ни царапин, ни вмятин.
Юля не сказала ни слова. Не потому, что питала какие-то враждебные чувства к чернокожей даме. И не потому, что вид неповрежденного корпуса автомобиля говорил сам за себя. Ей просто не пришло в голову ни одной подходящей случаю фразы.
От пережитого потрясения Юля даже забыла, что была не одна, а с Себастианом, но тот уже спешил к ней на помощь. Подъехав к ним, он немедленно осведомился у Юли, все ли у неё цело. Она кивнула. Потом он обратился к важной автомобилистке, и та как-то засуетилась, быстро-быстро вернулась на водительское место, завела мотор и отправилась своей дорогой. На прощание, впрочем, своим хорошо поставленным голосом она посоветовала Юле быть впредь поосторожнее на дороге.
Себастиан чувствовал себя виноватым, хотя Юля вовсе не разделяла его беспокойства.
– Я даже не сразу обернулся и понял, что ты отстала, что с тобой что-то случилось.
– Ну понятно, ведь ты же ехал впереди, у тебя нет глаз на спине.
– Я должен был позволить тебе ехать впереди.
– Да ты что, тогда я тем более не знала бы, как проехать этот чёртов перекрёсток!
В общем, надо ли говорить, что оба вздохнули с некоторым облегчением, Юля – за себя, а Себастиан – за Юлю, когда, наконец, добрались до Padstow и вернули свои велосипеды в пункт проката. Естественно, лишь за пять минут до закрытия: ведь это был удачный для них день!
А чтобы ещё разок подергать удачу за усы и окончательно убедиться в том, что она с ними, парочка отправилась покататься на пароме в маленький посёлок, расположенный на противоположном берегу пролива как раз напротив Padstow. Там они выпили кофе и съели по мороженому, а потом, как сумасшедшие, неслись обратно к причалу, потому что рисковали упустить последний на тот день обратный рейс парома.
Себастиан порядком обогнал Юлю и буквально стоял одной ногой на берегу, а другой – на пароме, когда она – в слетающих босоножках, не рассчитанных на спринтерские забеги (да и на велосипедные поездки, впрочем, тоже!) – влетела на паром. Через минуту они отчалили.
Стало холодать, Себастиан укутал Юлю в свою куртку и фотографировал её, сидящую на открытой палубе парома с развевающимися от ветра волосами. Потом какие-то весёлые и всё понимающие тётеньки в годах предложили сфотографировать их вдвоём, и Себастиану ничего не оставалось, как усесться и позировать рядом с Юлей. Так было сделано единственное за эту поездку – да и вообще за всё время их знакомства – фото, запечатлевшее их вместе.
Закончился тот долгий день, как и предыдущий, ужином в уже знакомом им поселковом пабе и огнём, пылающим в камине.
***
На следующий день, в воскресенье, утром, которое предстояло их отъезду из Корнуолла, Юля проснулась ни свет ни заря. Закончив свои утренние упражнения и приняв душ, снова примостилась на краешке кровати рядом с Себастианом, разметавшимся так, что места ей почти не оставалось. Подумала: «Вот они, привычки завзятого холостяка – занять полностью целую двуспальную кровать и даже и думать забыть, что тут может захотеть прилечь кто-то ещё!»
Она полулежала на подушке и одной рукой строила на прикроватной тумбочке домики, башенки, мостики и дорожки из евроцентов и английских пенсов, каждый вечер в изобилии выгребаемых её спутником из кармана на эту самую тумбочку. «Вот и кончаются наши длинные выходные, кончается наш Корнуолл», – думала Юля с грустью.
Себастиан сладко потянулся и открыл глаза.
– Где ты была? Я просыпался, но тебя не обнаружил.
– Наверное, в душе.
– Теплая… теплая снаружи и теплая внутри, – тихо, словно в задумчивости, прошептал он, кладя ладонь Юле на плечо и медленно продвигая её к груди.
От его слов, а ещё от затуманившегося взгляда, и правда, всё у Юли внутри потеплело. «Вот дуры мы, бабы, – подумалось с горькой ехидцей. – Скажет нам мужик пару ласковых – а мы уж и таем, как сливочное масло».
А Себастиан уже сидел на коленях в кровати перед Юлей, и руки его блуждали по всему её телу: исследовали бугорки и впадинки, заглядывали в складочки, лепили её, формовали, словно её тело и вправду было куском размякшего сливочного масла или пластилина.
– Господи, ну почему ты так меня возбуждаешь! – прошептал он наконец.
– Может, потому что ты – фламандец? Помнишь полотна старых фламандских мастеров? – на них там всё сплошь такие, как я, полнотелые обнаженные дамы. Может, ты был Рубенсом в прошлой жизни?
– Если я и был Рубенсом, то ты была моей самой любимой натурщицей, – а потом, помолчав немного, воскликнул, – да я могу получить оргазм, просто глядя на тебя!
Пытливый читатель (а скорее – читательница) вправе задаться вопросом: вот автор все пишет об оргазмах Себастиана, а как же сама Юля – она-то получала ли свою долю удовольствия? Да, получала. Избалованная собственным мужем – страстным и искусным любовником – она, конечно, вынуждена была проявлять
