«Мое недоумение прояснилось, — вспоминал Пол Мур, — когда она сообщила мне, что родственница, живущая в Америке, прислала ей октябрьский номер „Хай Фиделити“ за 1958 год, в котором была помещена моя статья о Рихтере. Фрау сказала: „С тех пор, как мы ее увидели, мы все время молились о встрече с вами. У нас не было никаких контактов со Славой с 1941 года, так что даже возможность повидать кого-то, кто видел его самого, для нас была настоящая сенсация“».
Анна Павловна — а это, конечно, была именно она — рассказала американцу и об обстоятельствах своего отъезда из Советского Союза: «Отца Славы арестовали вместе с примерно шестью тысячами других одесситов, носивших немецкие фамилии. Таков был приказ, полученный от Берии. Мой муж ничего предосудительного не совершал, ничего. Он был просто музыкантом, я тоже; большинство наших предков и родственников были либо музыкантами, либо артистами, и мы никода не занимались политической деятельностью. Единственное, в чем его могли обвинить — в давнем 1927 году он давал уроки музыки в Немецком консульстве в Одессе. Но при Сталине и Берии этого было вполне достаточно, чтобы его арестовать и посадить в тюрьму. Потом они его убили.
Когда войска „оси“ дошли до Одессы, то город был оккупирован в основном румынами; потом они начали отступать, мы с моим вторым мужем ушли вместе с ними.
Увезти с собой многое было невозможно, но я захватила все, что смогла, связанное с воспоминаниями о Славе. Покинув Одессу, мы жили в Румынии, в Венгрии, потом в Польше, затем в Германии».
Та встреча Мура с Анной Павловной продолжалась недолго. «Фрау Рихтер в основном пыталась выудить из меня любые, самые незначительные новости о Славе, или, как она иногда называла его, Светике, что в переводе означает „маленький свет“. Тогда же Анна Павловна передала через журналиста короткую записку для сына, которая начиналась со слов „Меin uber alles Geliebter!“ (Мой самый возлюбленный) и заканчивалось „Deine Dich liebende Anna“ (Любящая тебя Анна)».
Через общую знакомую Пол Мур сумел переслать записку Рихтеру в Москву.
Первая встреча пианиста с матерью состоялась осенью 1960 года в Нью-Йорке, где импресарио Соломон Юрок устроил концерт Рихтера. Анна Павловна потом вспоминала, что ей так долго пришлось доказывать Юроку, кем она приходится Рихтеру, что она почувствовала себя на допросе в полиции. Тогда же Рихтеру задали вопрос, собирается ли он добиваться реабилитации отца. На что Рихтер ответил: «Как можно реабилитировать невинного человека?»
После той первой встречи Анну Павловну от имени советского министра культуры Фурцевой пригласили в Москву — в гости или насовсем. Но женщина отказалась.
И, в свою очередь, пригласила в гости сына. Этот визит стал возможен через два года.
Пол Мур оставил детальные воспоминания о той встрече, при которой он также присутствовал. «Скромная двухкомнатная квартирка, по сути дела, оказалась музеем Святослава Рихтера. Все стены были покрыты его фотографиями с детства и до зрелых лет. На одной из них он был изображен загримированным под Ференца Листа, роль которого ему довелось однажды сыграть в советском фильме о Михаиле Глинке. Тут же висели цветные акварели домов Рихтеров в Житомире и Одессе, а также угла в одесском доме, где стояла его кровать.
Один из снимков юного Славы в шестнадцатилетнем возрасте доказывает, что в молодости, до того как стали постепенно исчезать его белокурые волосы, он был поистине поразительно красив.
Хозяйка дома рассказала, что в ее сыне смешана русская, польская, немецкая, шведская и венгерская кровь…
Фрау Рихтер провела сына по квартире и показала ему те картины, которые ей довелось спасти из их старого гнезда в Одессе. Рихтер рассеянным взглядом рассматривал карандашный рисунок своего старого дома в Житомире и другого, в Одессе».
Вместе с Рихтером в Германии была и Нина Львовна. Их поезд прибыл из Парижа. На вокзале Рихтера и Дорлиак встречал Пол Мур. «Супруги прибыли вовремя, везя с собой большой багаж, включавший картонную коробку, в которой, как с усмешкой объяснила Нина Дорлиак, покоился превосходный цилиндр, без которого, как решил Слава, он просто не может появляться в Лондоне (следующем после Германии пункте гастрольного путешествия Рихтера. — И. О.). С такой же дружелюбной насмешкой Рихтер продемонстрировал длинный круглый пакет, завернутый в коричневую бумагу: по его словам, это был торшер, который Нина была намерена тащить с собой из Лондона до Москвы через Париж, Штутгарт, Вену и Бухарест».
Оказалось, что в Париже забыли что-то из багажа. «Это услышал Рихтер, но тут же вновь беззаботно повернулся к нам и продолжал, не теряя улыбки на лице, разговор; пришлось Нине самой заняться пропажей и установить, что именно исчезло в пути.
— Конечно, — сказала она, поддаваясь на мгновение раздражению, — я точно помню, где вы это оставили.
— Я оставил? — переспросил Рихтер, и его глаза расширились от негодования.
— Ничего, — сказала Нина успокаивающе. — Можно послать телеграмму…»
Они пробыли в Германии в общей сложности несколько дней.
Накануне отъезда, когда Нина Дорлиак отправилась по магазинам, Рихтер решил купить цветов для пятерых женщин, которые накануне побывали в гостях в доме его матери. Вместе с ним в цветочный магазин отправился и Пол Мур.
«В том магазине, куда нас послали, оказался необычайно богатый выбор, и Рихтер, хотя уже было поздно, не жалел времени для обдумывания решения. Он действовал по такому методу: восстанавливал в памяти образ каждой из женщин в отдельности, концентрируя все свое внимание на ней, на том впечатлении, которое она произвела на него, а затем совершал соответствующую покупку. В конечном итоге он был удовлетворен своими покупками — цветы заполнили громадную картонку размером чуть ли не в гроб.
А особое удовольствие, судя по всему, ему доставляло одно, пойманное им вдохновение: для той латышской женщины, которую он впервые увидел босой, работавшей в поте лица, он купил ветку нежных орхидей.
Когда мы вернулись домой, с превеликим трудом удалось убедить его, что не остается времени, чтобы самому, лично преподнести букеты. Он абсолютно серьезно попросил мать объяснить дамам, что такое нарушение этикета произошло с его стороны отнюдь не намеренно…»
Тот же Пол Мур вспоминал, как во время обратной дороги на вокзал, откуда Рихтер и Дорлиак должны были ехать в Лондон, вел себя «муж фрау Рихтер»: «Он нервно посмеивался и болтал без умолку всю дорогу. Вдруг он неожиданно спросил: „Светик, в твоем паспорте все еще значится, что ты немец?“ Рихтер немного настороженно, словно не зная, к чему тот клонит, ответил: „Да“. „О-о, это хорошо! —рассмеялся довольный старик. —Но в следующий раз, когда ты приедешь в Германию, у тебя должно быть непременно немецкое имя, к примеру Хельмут, или что-нибудь в этом роде“. Рихтер снисходительно улыбнулся, но, обменявшись втихомолку взглядами с женой, решительно произнес: „Имя Святослав меня вполне устраивает“.
