– Мне очень жаль.
– Боюсь, в данном случае это не совсем уместно.
– Она умерла недавно?
– Нет, что вы, давно.
– Вот как? И больше никто с такой фамилией здесь не живет?
– Нет. Я с тех пор живу один. А кто говорит? Что вам нужно?
Собеседник явно забеспокоился, голос стал подозрительным и резким.
– Я из полиции. Мы расследуем убийство, и мне нужно кое‑что проверить. Я не мог бы к вам заехать побеседовать?
– Конечно, приезжайте. Ко мне редко приходят гости.
Сейер записал адрес и прикинул: ехать примерно полчаса. Он передвинул магнит на доске, отведя себе пару часов, схватил куртку и вышел из кабинета. «Наверняка зря проезжу, – подумал он. – Но зато выйду из здания». Он не любил сидеть за столом, созерцая крыши домов и макушки деревьев через пыльное стекло.
Сейер медленно – как, впрочем, и всегда – ехал по городу, который наконец стал расцвечиваться хоть какими‑то красками. В парке и на стадионе высадили петунии и бархатцы – жаль будет, если они замерзнут. Сам он всегда ждал семнадцатого мая и только потом высаживал цветы. Ему понадобилось двадцать лет, чтобы полюбить этот город, но сейчас он прочно занял свое место в его сердце. В разное время он отдавал предпочтение то одному, то другому району. Сначала – старой пожарной части, потом – холмам, застроенным старыми аристократическими виллами. Многие из вилл были переделаны в маленькие галереи и офисы. А на южной стороне холмов теснились многоэтажки: здесь жили беженцы, ждущие предоставления убежища, и иммигранты. Недавно в этом районе наконец появилось собственное отделение полиции, и работало одно неплохо. Сейер любил и мост через реку с красивыми скульптурами, и большую рыночную площадь, гордость города, с брусчаткой, уложенной затейливым узором. Летом она превращалась в настоящий рог изобилия фруктов, овощей и цветов. Сейер увидел маленький поезд – он однажды ездил на нем с Маттеусом и с трудом втиснул свои длинные ноги в крохотный вагончик. Сейчас поезд был переполнен – потные мамаши и розовые мордашки с сосками и леденцами; вагончики подпрыгивали на брусчатке. Инспектор решил заехать домой. Надо взять Кольберга покататься, решил он. А то пес все время один. Он нашел поводок, прицепил его к ошейнику и побежал вниз по ступенькам. По голосу собеседника он понял, что Ларсгорд очень стар. Почему же номер записан на Лиланд? Инспектор размышлял об этом, проезжая мимо электростанции и кемпинга, поглядывая в зеркало на машины, ехавшие за ним, и пропуская тех, кто выказывал нетерпение, – все, кто ехал за Сейером, рано или поздно непременно начинали терять терпение, на что он реагировал совершенно спокойно. Он повернул налево у фабрики по производству хрустящих хлебцев, еще несколько минут ехал по полям и лугам и, наконец, добрался до группы из четырех отдельно стоящих домиков. С краешка примостилась небольшая ферма. Ларсгорд жил в доме желтого цвета, красивом, небольшом, с кирпично‑красными ставнями; рядом с домом стоял небольшой сарай. Он припарковался и пошел к крыльцу, но не успел подняться по ступенькам – дверь распахнулась, и на пороге появился худой долговязый человек. На нем была вязаная кофта и тапки в цветочек, он стоял, прислонясь к дверному косяку. В руке его была палка. Сейер порылся в памяти – что‑то в облике старика показалось ему знакомым, но он так и не вспомнил, что именно.
– Сразу нашли? – спросил старик.
– Конечно. У нас тут не Чикаго, да и карта есть.
Они обменялись рукопожатием. Сейер осторожно пожал тощую ладонь – а вдруг у старика ревматизм – и вошел вслед за хозяином в дом. Не сказать, чтобы в жилище Ларсгорда был идеальный порядок, но здесь было уютно, приятный полумрак. Воздух свежий, пол чистый – никакой древней пыли по углам.
– Значит, вы живете один? – спросил Сейер и сел в старое удобное кресло, образца пятидесятых годов.
– Совсем один. – Старик с большим трудом опустился на диван. – И это, доложу я вам, далеко не всегда легко. Знаете, такое ощущение, что ноги просто гниют. В них все время вода, представляете, какой кошмар? К тому же у меня и сердце не с той стороны, но все еще стучит. Тьфу‑тьфу, – он постучал костяшками пальцев по столу.
– Да? У вас на самом деле сердце не с той стороны?
– На самом деле. Вижу, вы мне не верите. У вас такое же выражение лица, какое бывает у всех, когда я об этом рассказываю. Дело в том, что в молодости мне удалили левое легкое. У меня был туберкулез, я провел два года в Вардосене[17]. Там было неплохо, но дело не в этом; когда они вытащили легкое, в грудной клетке образовалось так много пустого места, что вся эта фигня постепенно стала смещаться вправо. Но тикает, так что скриплю пока. У меня есть помощница по хозяйству, приходит раз в неделю. Убирается в доме, стирает грязное белье, выбрасывает мусор, моет холодильник и за цветами ухаживает. Она каждый раз приносит с собой три‑четыре бутылки красного вина. Этого, конечно, ей делать нельзя. Я имею в виду, покупать мне красное вино, я в таком случае должен сам с ней в магазин ехать. Она просит, чтобы я молчал об этом. Но вы ведь никому не проболтаетесь, правда?
– Конечно, я никому не скажу, – улыбнулся Сейер. – Я и сам всегда перед сном выпиваю стаканчик виски, много лет так делаю. И несдобровать той домработнице, которая откажется ходить для меня в винный магазин, когда придет время. Разве они не для этого существуют? – спросил он с невинным видом.
– Один стаканчик виски?
– Один, правда, довольно вместительный.
– Ага. Знаете, в стакан входит четыре стопочки. Я подсчитал. «Ballantine's»?
– «Famous Grouse». Там еще куропатка на этикетке.
– Никогда не слышал. Но что вас ко мне привело? Неужели у моей жены были какие‑то страшные тайны?
– Наверняка нет. Но я должен вам кое‑что показать.
Сейер сунул руку во внутренний карман и вытащил бумажку с телефоном.
– Вам случайно не знаком этот почерк?
Ларсгорд поднес листок поближе к глазам, в его дрожащих пальцах он ходил ходуном.
– Не‑ет, – неуверенно произнес он. – А что, должен быть знаком?
– Не знаю. Возможно. Я многого не знаю. Я расследую убийство тридцативосьмилетнего мужчины, его труп нашли в реке. И он не упал в реку во время рыбалки, вот в чем дело. В тот вечер, когда он исчез, – с тех пор прошло уже шесть месяцев – он сказал жене, что поедет показать кому‑то свою машину. То есть тому, кто проявил к ней интерес. Мужчина записал имя и номер телефона этого человека на клочке бумаги, который попал ко мне совершенно случайно. Вот на этом. С фамилией «Лиланд» и вашим номером телефона, Ларсгорд. Вы можете это как‑то объяснить?
Старик покачал головой. Он даже наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
– Я вообще не буду этого объяснять, – ответил он, наконец, и голос его зазвучал довольно резко, – потому что ни черта не понимаю.
Где‑то на самом дне памяти у него сохранились воспоминания о том телефонном звонке. Кто‑то ошибся номером. Звонивший говорил что‑то о машине. Когда же это было? Может, полгода назад. Возможно, стоит рассказать об этом? Нет, ни к чему это.
– У вас, наверное, остались родственники со стороны жены с той же фамилией?
– Нет. У жены не было ни братьев, ни сестер. Так что этой фамилии просто‑напросто больше нет.
– Но кто‑то же ею воспользовался!
– Знаете, фамилия Лиланд довольно распространенная.
– Нет. В городе только пять Лиландов. Но у них другие телефоны.
Старик вытащил сигарету из пачки, лежащей на столе, и Сейер дал ему прикурить.
– Мне просто нечего больше сказать. Тут наверняка какая‑то ошибка. Мертвые не покупают подержанные машины. И потом, она даже водить не умела. Моя жена, я имею в виду. Хотя он, судя по всему, тоже свою тачку не продал. Если вы нашли его мертвым.
Сейер молчал. Он смотрел в лицо старика, пока тот говорил, а потом его взгляд стал скользить по стенам. И вдруг он буквально вцепился в подлокотник кресла, ему даже показалось, что волосы у него на затылке встали дыбом. Над головой старика висела небольшая картина. Черно‑белая, только немного серого, настоящая абстрактная картина, и манера художника показалась ему на удивление знакомой. Он на секунду закрыл глаза, но тут же открыл их.
– Какая странная картина висит у вас над диваном, – тихо произнес он.
– А вы разбираетесь в искусстве? – быстро спросил старик. – Как вы думаете, есть в этом что‑то или нет? Я давно говорю, что ей надо писать красками, тогда она, возможно, сможет что‑то продать. Она пытается за счет этого жить. Моя дочь. Я‑то не особо понимаю в искусстве, так что не могу сказать, есть в этом что‑то или нет, но она занимается этим уже много лет и что‑то пока не слишком разбогатела.
– Эва Мария, – произнес Сейер.
– Эва, да. Что? Вы знакомы с моей Эвой? Неужели?
