Откуда было знать шестнадцатилетнему подростку, что не по своей воле уединился от сына Юрий Петрович в Кропотове. Бабушкой всё было сказано прямо и более чем жестко. Если отец забирает сына к себе, то всё свое наследство Елизавета Алексеевна передает роду Столыпиных, внуку не оставляет ничего. Да и в воспитании бабушка отказывалась принимать какое-либо участие. Никаких воспитателей, никаких пансионов. Елизавета Алексеевна готова была щедро тратиться на внука, безмерно баловать его, не жалеть денег на образование, но… в том случае, если она сама распоряжается его судьбой. По завещанию 1817 года внук, для того чтобы вступить в будущее наследование всем ее имуществом и капиталами, обязан был оставаться у своей бабушки. Право безраздельно распоряжаться судьбой внука она затвердила завещанием, в котором объявляла его своим единственным наследником — только при условии отказа зятя брать сына к себе. Юрий Петрович вынужден был пойти на эту жертву, так как не мог обеспечить его будущее.
Вот уж, на самом деле, «ужасная судьба отца и сына». Из-за не меньшей любви к своему сыну, чем любовь бабушки, дабы сын мог получить достойное образование, был окружен заботой, не остался нищим, отец сам, добровольно отказался от личного воспитания. И пусть любители светских сплетен повторяют версию, что за отказ на просьбу увезти сына к себе в имение Юрий Петрович получил от Арсеньевой 25 тысяч рублей. Впрочем, совсем уж оголтелые сплетники приводят эту же сумму, как деньги, полученные за усыновление чужого ребенка. Но серьезные исследователи доказывают, что деньги эти получены были Юрием Петровичем вполне заслуженно, как договоренное приданое за дочь. Скорее, можно упрекнуть Елизавету Алексеевну, что она так долго тянула с передачей денег зятю и дочери, дождалась уж и смерти дочери, и лишь позже, может, и впрямь для смягчения требований Лермонтова в отношении сына, вернула вполне законные его деньги.
Но душа ребенка искренне требовала отца, о котором лишь доносились разные враждебные слухи. Маленький Мишель вспоминал и свою мать, ее песни, но никогда не забывал и об отце, тому свидетельством те стихи, которые юный поэт посвятил отцу. «Я видел тень блаженства; но вполне» (заключительная строфа), «Пусть я кого-нибудь люблю» (зачеркнутая в автографе третья строфа), «Эпитафия» («Прости! увидимся ль мы снова?»). Взаимоотношения между любимыми отцом и бабушкой легли в основу несовершенных его юношеских пьес: «Странный человек» и «Menschen und Leidenschaften» («Люди и страсти»), где герой пьесы говорит: «У моей бабки, моей воспитательницы — жестокая распря с отцом моим, и это все на меня упадает». Но, как бы воинственно ни были настроены против отца обитатели Тархан, сам Михаил Лермонтов не спешит занимать чью-либо сторону и тянется к отцу. «Ужасная судьба отца и сына». Она и на самом деле ужасна. И для отца — Юрия Петровича Лермонтова, и для его сына, великого русского поэта.
Я как-то подумал, а может быть, лучше было бы Юрию Петровичу и не оставлять Михаила у богатой и знатной бабки? Пусть и вырос бы в бедности, не имел ни слуг, ни заграничных гувернеров, может, и языков бы так хорошо не знал, всё равно, как и другие разночинцы, до университета бы дотянулся, но, естественно, не было бы престижной Школы юнкеров, не было бы войн и дуэлей. Гений-то его никуда бы не девался. Может, и дожил бы русский гений до 1880-х годов, история литературы нашей пошла бы совсем по другому пути. Но не будем гадать: если бы да кабы…
Сын оказывается вдалеке от отца и пишет ему проникновенные и горестные стихи. Кстати, вроде бы своей любимой бабушке Михаил Лермонтов не посвятил ни одного стихотворения; да и в пьесах своих был явно не на ее стороне. Он не желает быть судьей любимого человека:
Ужасная судьба отца и сынаЖить розно и в разлуке умереть,И жребий чуждого изгнанника иметьНа родине с названьем гражданина!Но ты свершил свой подвиг, мой отец,Постигнут ты желанною кончиной;Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конецТого, кто был всех мук твоих причиной!Но ты простишь мне! Я ль виновен в том,Что люди угасить в душе моей хотелиОгонь божественный, от самой колыбелиГоревший в ней, оправданный творцом?Однако ж тщетны были их желанья:Мы не нашли вражды один в другом,Хоть оба стали жертвою страданья!
Читатель, обратите внимание, как поэт интуитивно чувствует связь своего поэтического дара с фамилией отца. Борясь с влиянием отца в Лермонтове, боролись и с «огнем божественным, от самой колыбели горевшим…» в его душе. Но тщетны были старания и тех, кто хотел загасить божественный огонь таланта, и тех, кто хотел навсегда поссорить его с отцом. «Мы не нашли вражды один в другом…»
Вторично отец попробовал хотя бы на время увезти к себе сына уже в 16 лет. Но вновь властная бабушка настояла на своем. Как пишет Павел Висковатый:
«Речь зашла о том, где продолжать воспитание Мишеля. Думали везти молодого человека за границу: бабушка мечтала о Франции, а отец о Германии. Чем более приближалось время окончательной перемены судьбы Михаила Юрьевича, тем более обострялось взаимное нерасположение тещи и зятя. В Юрии Петровиче прорывалась накипевшая годами злоба и желание вознаградить себя за долгую разлуку с сыном; в Елизавете Алексеевне проснулся весь страх за потерю самого дорогого в жизни. Вся борьба между ними сосредоточилась теперь на 16-летнем мальчике. К кому он прильнет? Кто одержит верх?… Крепко ухватились обе стороны за ревниво любимого юношу. Добром это не могло кончиться. Кажется, каждый готовился выпустить его только с жизнью, но трагизм положения всею тяжестью давил молодого поэта. Конечно, он давно, как только стал мыслить, — а мысли зашевелились в нем рано, — понял, что между отцом и бабушкой что-то неладно. Он давно это чуял, давно страдал под этим сознанием. Положение высокоодаренного мальчика между аристократической бабушкой и каким-то, редко видаемым, бедно обставленным отцом было тяжелое. Там где-то есть отец, которого появление в доме неприятно бабушке, но который ему мил и дорог, а здесь вокруг сына его — богатая обстановка, и любовь и уход… Но почему же не любят того, кто ему так дорог? Почему он исключен из круга родных, почему он не может пользоваться тем же, чем пользуется сын?… Эта мысль, может быть, еще более привязывала мальчика к отцу. Он его жалел, а кто жалеет любя, тот вдвойне любит… Весь ужас положения ему не представлялся еще. Вероятно, и бабушка, и отец, оба любя его, берегли его. И вдруг все от него скрываемое открылось, страсти разнуздались, пошли взаимные обвинения, уличения и вечная апелляция к его чувству, к любви его, к долгу, к благодарности. Мальчик изведал страшную пытку, — тем более страшную, что все его воспитание, любовь и баловство увеличили и без того в высшей степени сильную впечатлительность… Наконец вопрос для Михаила Юрьевича был поставлен ребром. Бабушка и отец поссорились окончательно. Сын хотел было уехать с отцом, но тут-то и началась самая тонкая интрига приближенных, с одной стороны, бабушки, с другой — отца. Бабушка упрекала внука в неблагодарности, угрожала лишить наследства, описывала отца самыми черными красками и, наконец, сама, под бременем горя, сломилась. Ее слезы и скорбь сделали то, что не могли сделать упреки и угрозы, — они вызвали глубокое сострадание внука. Его стала терзать мысль, что, решившись ехать с отцом, покидая старуху, он отнимает у нее опору последних дней ее. Она дала ему воспитание, ей он обязан уходом в детстве, воспитанием, богатством, всем, кроме жизни, правда, но жизнь-то на что же?… Ему казалось, что в несколько дней он приблизил бабушку к могиле, что он неблагодарен к ней… Свои сомнения он высказывает отцу. Отец же, ослепленный негодованием на тещу за ее непонимание его, за нанесенные оскорбления, да, может быть, и под влиянием интриги, подозревает сына в желании покинуть его, остаться у бабушки. Семейная драма дошла до высшего своего развития. Что тут произошло опять, мы знать не можем, но только отец уехал, а сын по-прежнему оставался у бабушки. Они больше не виделись, — кажется, вскоре Юрий Петрович скончался…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
