— Сударыни, все готово, — сказал Томье.
Молодые женщины надели шляпы, накидки и спустились по лестнице ресторана в аллею Габриэль. Здесь дожидались их экипажи. Компания прошлась немного пешком по свежему воздуху. Потом Леглиз вытащил свои карманные часы.
— Всего десять часов. Куда мы теперь?..
— В «Олимпии» великолепная борьба атлетов, — заметил Бернштейн.
— О, мужчины, с которых льет градом пот! — воскликнул Тонелэ. — Это неаппетитно. Не лучше ли катнуть в Матюрен?
— Что вам угодно, только бы не скучать.
— Поедемте в Фоли-Бержер. У Лоррена сногсшибательный балет! Там также есть атлеты…
— Идет!
Госпожа Леглиз с мужем сели в свое купе; госпожа де Ретиф сказала Превенкьеру:
— Не угодно ли вам поехать с моим братом и со мною? У нас есть свободное местечко в экипаже.
— О, с большим удовольствием! Если полковник и еще кто-нибудь из кавалеров пожелают воспользоваться моей каретой, она к их услугам.
— Превосходно. Мы все съедемся там.
Они тронулись. Превенкьер испытывал восхитительное наслаждение, усевшись рядом с прелестной молодой женщиной, когда они мчались в ночной прохладе, особенно приятной после несколько душной атмосферы ресторана. Однако он молчал, по обыкновению, ничем не выдавая своих чувств. Маршруа, никогда не терявший из виду деловых интересов, сказал минуту спустя:
— Я сообщил Леглизу о вашем согласии. Завтра он явится с вами потолковать. Должен предупредить вас заранее, что, желая выставить свое предприятие в более выгодном свете, он будет ссылаться на воображаемые открытия заводского инженера, занимающегося химической утилизацией остатков, которым мы до сих пор не могли найти применения.
— А кто такой этот инженер? — спросил Превенкьер своим холодным голосом.
— Это один молодой человек, взятый на завод несколько месяцев тому назад… подобие утописта, по имени Проспер Компаньон.
— Вот как, — заметил Превенкьер. — И он воображает, что нашел средство утилизировать отбросы?
— Он сбил с толку Леглиза, и этот безумец уже начал мечтать о перевороте в эксплуатации крупной системы в Клондайке и Трансваале на приисках, как будто опыт, удавшийся в лаборатории, служит порукой успеха в пустынях или между скал!.. Так вы, смотрите, не поддавайтесь на эту удочку, оставаясь на почве ковки золота. Здесь нечего опасаться ни ошибки, ни неудачи.
— Боюсь, что наш разговор неинтересен для вашей сестры, — сказал Превенкьер, точно не желая распространяться об этом предмете.
— О, моя сестра женщина очень серьезная.
— Кроме того, все, касающееся фирмы Леглиза, не должно быть безразличным для госпожи де Ретиф.
Это замечание, сделанное с наивным видом, заставило улыбнуться Маршруа.
— Леглизы и мы составляем одно, — сказал он.
Его сестра ни разу не вмешалась в беседу мужчин, точно пренебрегая ролью соучастницы в махинациях своего брата. Она держала себя в стороне от этих интриг, бесстрастная и невозмутимая, уверенная заранее, что все выгоды сделки, на чью бы сторону они ни клонились, не уйдут из ее рук.
Экипажи остановились. Театральный подъезд был ярко освещен. Леглизы дожидались уже в вестибюле. Капельдинер [5] повел посетителей к ложе. Подвижная, любопытная толпа сновала по коридору. Нарядные и нарумяненные кокотки с ненавистью смотрели вслед молодым женщинам, как будто угадывая сравнение не в свою пользу и негласную конкуренцию. Из зрительного зала неслись гортанные крики клоуна-акробата под музыку оркестра и хохот публики. Приехавшие разместились в обширной темной ложе авансцены, еще не показываясь и рассматривая зал из-за поднятых экранов. В синеватом облаке табачного дыма, на темном фоне черных фраков головы зрителей выступали сотнями светлых пятен, неподвижных и блестящих. Дирижируя своим грубым оркестром, маленький толстый капельмейстер кривлялся, точно манекен, размахивая руками и головой, а мрачные физиономии музыкантов представляли резкий контраст с бесшабашной веселостью исполняемых ими пьес. На сцене сначала появился урод с длиннейшими руками и с ногами, мягкими, как щупальца спрута, с расплющенными ступнями невероятной длины. Он ломался, просовывая голову между ног, перебрасывал свои нижние конечности за плечи и свертывался в клубок, переплетая ноги руками, точно ком червей. Доведя до тошноты публику своими упражнениями, которые походили на выставку отталкивающих увечий, гимнаст уступил место велосипедисту в голубом трико, который катался на одном колесе, стоя на его ступицах и производя свои эволюции с непринужденной и очаровательной грацией. Затем выступили английские танцовщицы в корсажах с вырезом до пояса и в белокурых локонах; они без церемонии задирали ноги в черных чулках, подпевая что-то до крайности нелепое и пронзительно взвизгивая; их дикий танец исполнялся с правильностью и со стройностью механической игрушки; стремительно повернувшись, сильфиды [6] убежали наконец за кулисы.
Тут на сцену выкатился колесом акробат, в сопровождении пяти сыновей. С легкостью птиц сыновья вскакивали на плечи отцу, влезали ему на голову, кувыркались в воздухе и неслышно опускались на пол, гибкие и молчаливые, точно их ноги, обтянутые красным трико, были из каучука. Они носились с быстротою мячиков, прыгая, перевертываясь, сливаясь, разделяясь, и акробат, составлявший центр этой человеческой пирамиды, как будто жонглировал блестящими, как золото, клоунами или заставлял летать нарядных мотыльков. То была чудесная картина изящной силы и меткости. В публике пробежал одобрительный ропот. Госпожа де Рово захлопала в ладоши, тогда как госпожа Тонелэ воскликнула:
— Вон там маленький блондин с гибкой, как сталь, спиной и лицом невинного мальчика, идущего первый раз к причастию. Кажется, так и поставила бы его на этажерку!
— Ну, недолго бы он там простоял, — буркнул себе под нос Бернштейн.
— Во всяком случае, нечего было бы опасаться, что он сломается, если упадет.
— Эти люди совсем не годятся для любви, — заметил Томье. — Малейшее уклонение от режима, малейшее нарушение целомудрия отняли бы у них уверенность в исполнении, которое представляет вопрос жизни и смерти для акробата.
— Действительно, нужна страшная испорченность, чтобы видеть в этих существах нечто иное, кроме утехи для глаз.
— Между тем они внушали невероятную страсть.
— Ах, если б вернуться к олимпийским играм!
— Это все равно что увлечься посыльным с улицы!
— Сердце не рассуждает, — объявила с задумчивой миной госпожа Тонелэ.
— Вы называете это сердцем? — яростно воскликнул полковник.
