ни на уговоры жертв…
Твари, блин…
А меня боятся — это очевидно. Хотя я даже не пытаюсь картинно взяться за кинжал или схватить прислоненную к дереву, окровавленную палицу. Может, потому что нет фальши, и боятся? Глаза прячут, трясутся, стоя на коленях и опустив взгляды…
Подходит Кречет. Уставший, мокрый, со слипшимися на лбу волосами и свежим, кровоточащим рубцом на щеке. Смотрит на меня все так же неодобрительно — и я не удержался, поднял руки в предупредительном жесте, после чего как мог более мягко произнес:
— Не серчай, дядька. Нужно было сообразить, как действовать — быстро, и чтобы наверняка. Как видишь, у меня получилось… А теперь пожалуйста, помоги мне как толмач — я хочу расспросить их, куда шли, зачем, есть ли подобные отряды поблизости. Поможешь?
Кречет помолчал всего пару мгновений, а потом неожиданно для меня тепло улыбнулся и ответил ободряющим тоном:
— Да не серчаю я, Егор. Просто непривычно мне, что ты так быстро вырос как воевода, и теперь мне указания даешь. Но делаешь ведь все толково — как ты сказал, быстро и наверняка! Так что на что сетовать?! А с языками я помогу, отчего бы не помочь их разговорить? Да, поганые?! Не будете ведь молчать?!
Пленники вздрогнули от резкого возгласа дружинника, а один и вовсе затрясся крупной дрожью. Н-да уж, эти точно в героев играть не станут…
Глава 8
Допрос «языков» прошел быстро и результативно. Я оказался прав в своих догадках — половецкий отряд практически в тысячу нукеров отправили в сторону Пронска с целью поиска новых рабов и добычи спрятанных русичами припасов. Причем степняки прошли по весям вполне себе результативно — нашлось немало жителей, кто не рискнул идти в столицу вслед за княжьей ратью, а пересидел один день в лесу, пока орда идет мимо. После чего вернулся в свои жилища… Может, люди испугались, что Рязань могут взять штурмом или что на всех не хватит крова и еды — вполне объективные страхи, кстати! А может, просто не решились оставить дома и заготовленное на зиму, да припрятанное до поры зерно и прочие припасы, понадеявшись на извечное русское «авось»… Но как бы то ни было, нахватали степняки примерно сотен пять полона — назвать точное число «языки», конечно, не смогли, но ответили что-то про «половину нашего отряда».
А это ведь не считая тех, кого зарубили при захвате — включая мешающих ублюдкам детей, пытавшихся оказать сопротивление мужиков и юнцов, замученных до смерти баб и девок, умерших от внутренних кровотечений… Поначалу об этом напрямую никто не сказал, но я уловил что-то в недомолвках, в быстрых переглядываниях между пленными, опасливых, затравленных взглядах. И тогда сам попросил Кречета обратиться к ним спокойным, добродушным тоном, пошутить про баб, про малолетних «щенков», мол, воин воина всегда поймет… И один из половцев клюнул на детскую приманку, ответил на шутку, похвастался тем, что в первый раз попробовал девственницу, пытаясь, очевидно, как-то разрядить обстановку… Дурак. А у меня перед глазами вдруг встали картинки из когда-то пробравшего до печенок фильма «Солнцепек» — а точнее самые первые сцены с зеками-мародерами, встали, как наяву! И тут же я вдруг ясно представил себе визжащую и плачущую под этим трусливым ублюдком девчонку, отчаянно надеющуюся на спасение, коего не последовало… Матерей, рыдающих у разрубленных напополам младенцев — мешали выродкам своим отчаянным криком… Беременных, кому для забавы распороли животы. Представил себе отчаяние стариков-отцов, бессильно взирающих на творимое над их родными насилие… Я когда-то читал про черный беспредел, устроенный татарами на Руси — но тогда это было столь далеко от меня, что не зацепило, не задело. А теперь вдруг тяжкие строки прочитанного ожили перед глазами, налились пугающими красками, обрели жизнь — и смерть… И волна удушливого гнева разошлась по груди, перехлестнула горло — аж в глазах на мгновение потемнело… Мне, правда, еще хватило выдержки узнать, когда отряды разделились, и оставшаяся часть тысячи ушла вместе с полоном и частью обоза. Телеги степняки также использовали трофейные, нахватали по весям.
А потом, выведав все от «языков», я без всякого сожаления и рефлексии взялся за рукоять стоящей у ствола дерева булавы — и резко, без замаха, размозжил голову признавшегося в изнасиловании. Он первым получил справедливое воздаяние — но далеко не последним: на глазах помрачневшего, но ничего не говорящего Кречета, я добил оставшихся пленников, громко заверещавших от ужаса и пытавшихся бежать. А затем прямо посмотрел в глаза дядьке и едва ли не прорычал, переведя дух после короткой погони:
— Они должны были за все ответить!!!
Кречет ничего не сказал — но спустя пару секунд медленно, тяжело кивнул. А я, ободренный поддержкой дяди, на глазах охреневших от расправы русичей и онемевших от ужаса степняков-полоняников, коих уже успели связать и «стреножить», проревел во весь голос:
— От «языков» я узнал, что они творили беззаконие над мирными жителями! Они насиловали девок и баб, порой до смерти, убивали детей и стариков, рубили младенцев! Если это не заслуживает смерти, то что заслуживает?! Мы обещали полон людям — но я не вижу здесь людей, это поганая нелюдь в человеческом облике! И мы должны очистить нашу землю от погани!!!
Однако ратники, пусть даже и проникшись моим яростным криком, не бросились на половцев, не стали рубить связанных и безоружных — видимо, просто не смогли. И я, только что переступивший внутри себя через какую-то черту, вдруг понял, что вои эту черту переступить пока не готовы. Да, в запале боя они видят ворогов и истребляют их — но сейчас перед ними испуганные пленники, не способные себя защитить. И убивать их без реально веской причины они не смогут… Все осознав, я как-то быстро успокоился и уже чуть спокойнее произнес, обращаясь к гридям:
— Отпустить их просто так мы все одно не можем. Натворят делов на обратном пути… Рубите им пальцы на правой руке все, чтобы никто из них, никогда не смог бы взять в руку рукоять сабли или даже нож! И на левой руке еще пару, большой и указательный. Десятники, вы старшие — следите за тем, чтобы никого не упустили!
Вои медленно, с неохотой двинулись к начавшим было дергаться в путах пленникам. Первый "кандидат" дернулся в путах, попытался было в ужасе бежать, увлекая за собой стреноженных товарищей — и его зарубили походя, видно рефлекторно среагировав на резкий рывок. Остальные оказались сообразительнее — или трусливее… Но бежать уже не пытались. И вскоре пленников начали изувечивать под их дикие крики, в нос шибанул запах свежей крови —
