- Это просто потрясающий оратор. Это великий человек, Юрген, сам убедишься.
Он не обращал внимания ни на великолепный интерьер старой пивоварни, построенной более трех столетий назад баварскими королями, ни на фрески на стенах. Он сел на одну из скамеек в огромном зале рядом с Кроном и в угрюмом молчании поглощал пиво.
Когда на трибуну поднялся оратор, о котором говорил Крон, Юрген подумал, что его друг свихнулся. Этот человечек с ковыляющей походкой меньше всего походил на того, кто обладает твердой позицией. Всё в нем, начиная с прически и усов и до мятого дешевого костюма, несло тот дух, который Юрген ненавидел.
Пять минут спустя Юрген изумленно оглядывался вокруг. В зале собралась толпа по меньшей мере из двухсот человек, и все они хранили полное молчание. Их губы размыкались только для того, чтобы пробормотать в очередной раз "браво" или "он прав". Говорили их руки, хлопающие каждый раз, когда человечек делал паузу.
Почти против своей воли Юрген начал прислушиваться. Он едва понимал тему выступления, потому что сын барона жил совершенно в ином мире, чем все эти люди, беспокоясь лишь о развлечениях. Он узнавал отдельные обрывки фраз, которые отец произносил за завтраком, листая газету. Проклятья в сторону французов, англичан и русских. Вся эта безумная галиматья.
Однако из этой неразберихи Юрген начал извлекать здравый смысл. Не из слов, которые едва понимал, а с помощью эмоций, которыми полнился голос этого человека, из его страстных жестов и сжатых кулаков в конце каждой фразы.
Совершена чудовищная несправедливость.
Германия получила удар в спину.
Евреи и масоны нанесли ей роковой удар в Версале.
Германия потеряна.
Вину за бедность, безработицу, босые ноги немецких детей несут евреи, контролирующие правительство в Берлине - свою огромную бесхребетную марионетку.
Юрген, которого совершенно не трогали ни босые ноги немецких детей, ни Версаль, которого никогда не волновало ничто, кроме собственной персоны, вдруг вскочил и бешено аплодировал оратору целую четверть часа. Еще до конца его речи Юрген сказал себе, что последует за ним хоть на край света.
Во время митинга Крон извинился и объявил, что скоро вернется. Юрген снова замолчал, пока приятель не тронул его за плечо. Он вернулся вместе с оратором, который снова выглядел бедным и беспомощным, с бегающим и недоверчивым взглядом. Но наследник барона уже ничего этого не замечал, он сделал шаг вперед, чтобы его поприветствовать, когда Крон с улыбкой провозгласил:
- Дорогой Юрген, позволь представить тебе Адольфа Гитлера.
Ученик
1923
Где посвященный открывает новую реальность с новыми правилами
Это секретное рукопожатие ученика, которое служит для того, чтобы члены масонского братства узнали друг друга. Большой палец прижимают к верхней фаланге указательного пальца того человека, которому пожимают руку, а он, в свою очередь, отзывается таким же жестом. Его тайное название - ВООЗ, такое имя носит колонна, олицетворяющая луну в Храме Соломона. Если масон сомневается, что второй тоже принадлежит братству, он просит его произнести это слово по буквам. Самозванцы начинают с буквы В, а настоящий посвященный начнет с буквы О, вот так: О-В-О-З.
21
- Добрый вечер, фрау Шмидт, - сказал Пауль. - Что вам угодно?
Женщина быстро огляделась, словно делая вид, что раздумывает, хотя на самом деле не сводила глаз с мешка картошки в поисках ценника. Но тщетно. Паулю надоело ежедневно их менять, так что он просто каждое утро запоминал цены.
- Два килограмма картошки, пожалуйста, - ответила она, не решаясь спросить.
Пауль стал класть клубни на весы. За спиной женщины пара ребятишек созерцала витрину с леденцами, стиснув кулачки в пустых карманах.
- Килограмм картошки стоит шестьдесят тысяч марок, - послышался из-за прилавка колючий неприятный голос.
Женщина взглянула на герра Циглера, владельца лавки, но лишь покраснела и ничего не сказала.
- Простите, фрау... У меня больше не осталось картошки, - солгал Пауль, который утром до ломоты в позвоночнике разгружал в подсобке мешки, но еще должны были прийти многие обычные клиенты. Почему бы не дать ей всего килограмм?
На ее лице отразилось такое очевидное облегчение, что Паулю пришлось отвести взгляд, чтобы не улыбнуться.
- Хорошо. Наверное, придется записать его в кредит.
Пауль вытащил из сумки несколько картофелин, пока весы не остановились на отметке 1000. Последний клубень, особенно крупный, он не вытащил из сумки, а просто придержал рукой, убедившись, что всё остальное весит ровно килограмм, а потом бросил его обратно, словно по рассеянности.
Этот жест не ускользнул от внимания женщины, у которой слегка задрожала рука, когда она расплачивалась и забирала сумку. Когда она уходила, герр Циглер ее остановил.
- Минуточку!
Побледнев, женщина повернулась к нему.
- Да?
- Это потерял ваш сын, фрау, - сказал лавочник, протягивая ей маленькую кепочку.
Женщина пробормотала слова благодарности и выскочила вон из лавки.
Герр Циглер снова направился за прилавок. Он поправил на толстом курносом носу маленькие круглые очки и снова принялся вытирать мягкой тряпкой банки с зеленым горошком. Магазин был безупречно чист, Пауль за этим следил, пыль в нем просто невозможно было найти.
- Я всё видел, - заявил лавочник, не переставая протирать банки.
Пауль вытащил из-за прилавка газету и стал ее листать. В этот вечер вряд ли придет кто-то еще, потому что был четверг, и жалование уже несколько дней как потрачено. Но завтра начнется настоящий ад.
- Я знаю.
- В таком случае, зачем притворяться?
- Она должна считать, будто вы не догадываетесь, что я дал ей лишнюю картошку. Иначе другие покупатели начнут требовать, чтобы вы им тоже отпускали товар бесплатно.
- Стоимость этой картошки я вычту из твоего жалованья, - пригрозил Циглер, стараясь казаться рассерженным.
Пауль кивнул и снова погрузился в чтение. Владелец лавки уже давно перестал вызывать в нем страх, не только потому, что никогда не выполнял своих угроз, но и потому, что его дурной нрав был лишь фасадом. Пауль мысленно улыбнулся, вспоминая, как минуту назад Циглер сунул пригоршню конфет в кепку мальчугана.
- Не знаю, что ты такого интересного находишь в этих проклятых газетах, - сказал лавочник, покачивая головой.
А Пауль со всей энергией пытался найти в газетах способ спасти предприятие герра Циглера. Если он его не найдет, лавка обанкротится через пару недель.
Внезапно он задержал взгляд на двух страницах "Альгемайне Цайтунг" и почувствовал, как заколотилось сердце. Там, в маленькой заметке из двух колонок, выглядящей смехотворно рядом с броскими заголовками, провозглашающими бесконечные беды, вплоть до падения правительства, он увидел идею. Он мог бы и пропустить ее, если бы так упорно не искал.
Это было настоящим безумием.
Это было немыслимо.
"Но если это дело выгорит... Тогда мы разбогатеем", - подумал Пауль.
Это сработает, Пауль был уверен. Гораздо сложнее будет убедить герра Циглера. Старый консервативный пруссак вроде него даже и в мечтах не согласился бы на этот план. Пауль не представлял, как его уговорить.
"Так что лучше придумать это поскорей", - говорил себе Пауль, яростно кусая губы.
22
Всё началось с убийства министра Ратенау.
Трудно признать, что то отчаяние, в которое погрузилась Германия между 1922 и 1923 годом, когда у двух поколений полностью поменялись жизненные ценности, началось в то самое утро, когда три студента поравнялись с машиной Ратенау и расстреляли его. Но так оно и было. 24 июня 1922 года было заложено жуткое семя, которое более чем два десятилетия спустя оставило после себя счет в пятьдесят миллионов мертвецов.
До 24 июня немцы считали, что дела идут плохо. С этого дня, глядя, как страна превращается в сумасшедший дом, они желали только одного - чтобы всё стало как раньше. Этот человек был министром иностранных дел. В тот бурный период, когда Германия находилась в руках кредиторов, этот пост был важнее, чем должность президента республики.
В тот день, когда убили Ратенау, Пауль спросил себя, сделали ли это за то, что он был евреем, политиком или за то, что пытался примирить Германию с версальской катастрофой. Бесчисленные репарации, которые придется выплачивать стране аж до самого 1984 года, погрузили народ в нищету, и Ратенау оставался последним бастионом здравого смысла.
После его смерти страна просто начала печатать деньги, чтобы выплатить репарации. Знали ли те, кто это делал, что каждая напечатанная марка снижает ценность остальных? Наверное, да, но какие еще имелись варианты?
