Я осмотрел свою комнату — нашу комнату, нашу кровать, всю квартирку, весь дом, хранивший то, что остается живым от умершего. Я был столь захвачен возвратившейся скорбью, что, не сумев открыть окно, стал стремиться вырваться наружу. Я не мог более пребывать среди ее вещей, среди стен, что ее окружали, что скрывали в каждой невидимой трещинке тысячи ее атомов — ее тела и ее дыхания. Я схватил шляпу, чтобы спастись. В последнее мгновение, почти достигнув двери, я прошел мимо большого зеркала в прихожей, которое она повесила сюда, чтобы оглядывать себя с головы до ног перед выходом — чтобы каждая деталь наряда лежала как надо, чтобы все было в порядке, от ботинок до прически.

Я замер перед зеркалом, что часто отражало ее — так часто, что, кажется, должно было сохранить ее образ.

Я стоял, трепеща, впиваясь глазами в стекло, гладкое, бездонное, бесстрастное, но заключавшее в себе ее всю, обладавшее ею вместе со мной, вместе с моим страстным взором. Мне показалось, что я влюблен в саму его поверхность — я прикоснулся к ней, и она была холодна. О воспоминания, воспоминания! Это жестокое зеркало, обжигающее, живое, ужасающее стекло вернуло к жизни мои страдания. Счастливы те, чье сердце, подобно зеркалу, в котором скользят и исчезают образы, забывает все, что было в нем, все, что оно созерцало, на что глядело с привязанностью, с любовью! Какие муки!

Я вышел и, вопреки себе, не осознавая и не желая того, направился к кладбищу. Я отыскал ее простенькую могилку — мраморный крест с высеченными на нем словами: «Она любила, была любима — и умерла».

Она лежала там, внизу, разлагаясь. Какой ужас! Я зарыдал, прижавшись лбом к земле.

Я оставался там очень долго, пока не заметил, что наступил вечер. В то же мгновение странное, безумное желание — стремление отчаявшегося любовника — овладело мной. Я захотел провести ночь подле нее, последнюю ночь на ее могиле. Но меня увидят, прогонят. Что делать?

И я пошел на хитрость — поднялся и побрел по этому городу умерших. Я шел и шел. Как мало это поселение по сравнению с городами живых. А ведь мертвых больше, чем живых. Мы строим себе высокие дома, прокладываем улицы — достаточно места для четырех поколений, что живут в одно и то же время, едят плоды земли, пьют воду источников и вино виноградников.

Для всех же поколений мертвых, для всего рода человеческого, жившего прежде нас, не нужно почти ничего — поле! Земля их принимает, время стирает. Прощайте!

Неожиданно я вышел за границу используемого кладбища и очутился на заброшенной земле, где старые захоронения уже сровнялись с землей, и сами кресты рассыпались в прах, где скоро станут хоронить новых усопших. Она вся заросла шиповником и могучими мрачными кипарисами — печальный и пышный сад, вскормленный человеческой плотью.

Я был совершенно один. Взобравшись на густоразросшееся дерево, я полностью скрылся среди его пышных тенистых ветвей.

Так я ждал, приникнув к стволу, как утопающий к обломку корабля.

Когда стало темно — очень темно, — я покинул свое убежище и осторожно пошел прочь, стараясь ступать как можно тише по этой земле, наполненной мертвецами.

Я шел, шел и шел. И не мог ее найти! Раскинув руки, распахнув глаза, ударяясь о могилы ладонями и ногами, коленями, грудью и даже головой, я бродил и никак не мог ее отыскать. Я гладил и ощупывал — как слепец, ищущий дорогу, — ощупывал камни, кресты, железные решетки, венки из стекла и венки из увядших цветов. Я читал имена кончиками пальцев, проводя ими по буквам. Эта ночь! О, эта ночь! Я не могу ее отыскать!

Луны не было. Ну и ночь! Здесь, на узкой тропинке меж двух рядов могил, меня охватил отвратительный страх. Могилы, могилы, могилы! Справа, слева, впереди и позади меня — везде могилы! Я присел на одну из них, не имея сил идти дальше — так подгибались у меня ноги.

Я слышал биение собственного сердца. Но я слушал и что-то еще. Что? Шум, неуловимо ужасающий. Раздавался ли он только в моей кружащейся голове, в непроницаемой ночи или под землей, загадочной, засеянной человеческими телами? Я оглядывался вокруг себя.

Сколько времени оставался я там? Как знать. Я был парализован ужасом. Одурманенный страхом, я был готов завыть, был готов умереть.

И тут мне показалось, что мраморная плита, на которой я сидел, сдвинулась. Конечно же, она шевельнулась, как будто что-то ее приподнимало. Подскочив, я рухнул на соседнюю могилу и увидел — да, я увидел, как камень, на котором я только что сидел, упал вправо. И явился мертвец — голый скелет, который и поднял плиту своей согнутой спиной. Я видел — видел все очень хорошо, хотя стояла глубокая ночь. На кресте я прочел: «Здесь покоится Жак Оливант, скончавшийся в возрасте пятидесяти и одного года. Он любил своих близких, совершал поступки добрые и честные и почил в мире Господнем».

Теперь и покойник читал написанное на его могиле. Затем он взял с дорожки камень — маленький заостренный камешек — и принялся скрести им надгробие. Он постепенно стирал всю надпись, глядя пустыми глазницами туда, где она только что была выгравирована. Потом кончиком кости, что была прежде его указательным пальцем, он начертал буквы, проступавшие четко, как линии, нацарапанные на стене кончиком спички:

«Здесь покоится Жак Оливант, скончавшийся в возрасте пятидесяти и одного года. Жестокими речами он приблизил смерть своего отца, ибо жаждал наследства. Он изводил свою жену, мучил детей, обманывал соседей, воровал, когда подворачивался случай, и умер в нищете».

Закончив писать, мертвец неподвижно застыл перед своей работой. И тут я заметил, что все могилы открылись, из них вышли покойники и принялись стирать выдумки, написанные их родными на надгробиях, чтобы восстановить истину.

И я увидел, что все вокруг были мучителями своих близких, злыми, бесчестными, лицемерными лгунами, лукавыми клеветниками и завистниками, которые крали и обманывали, совершали всяческие постыдные, мерзкие поступки — все эти добрые отцы, верные супруги, преданные сыновья, целомудренные девицы, честные торговцы, все эти так называемые добрые мужчины и женщины.

На пороге своей вечной обители они все вместе писали жестокую, ужасающую и священную правду, которой никто не знал, или притворялся, что не знал на этом свете.

Я подумал, что и она, должно быть, пишет на своей могиле.

И теперь уже без страха я пошел к ней среди раскрытых гробов, меж тысяч трупов и скелетов, уверенный, что легко сумею ее отыскать.

Я узнал ее издалека, даже не глядя на скрытое саваном лицо.

И на мраморном кресте, где прежде было высечено: «Она любила, была любима — и умерла», я увидел:

«Выйдя однажды с желанием обмануть своего любовника, она замерзла под дождем и умерла».

Говорят, на рассвете меня обнаружили без чувств возле ее могилы.

Эдвин Лестер Арнольд

ЖУТКАЯ НОЧЬ

Только тому, кого преследовал ужасный кошмар черной ночи, столь реальный и жуткий, что очищение разума от его безобразных деталей возможно лишь спустя долгие дни страшных мук, понимает, как этот кошмар — ожившая чудовищная фантазия, гротескная и странная, досконально повторяющая необычайные страхи из сна — не отпускает человека, испытавшего все это в здравом уме, всей глубиной чувств.

Лет пять назад я был на охоте на юго-западе Колорадо, где огромные горные отроги плавно опускаются к скалистым ущельям и лощинам, а удаленные от воды хребты переходят к зеленым равнинам вдоль струящегося Рио-Сан-Хуана. На исходе дня я оставил лагерь на своего верного товарища, Уилла Хартленда, а сам ушел в заросли кустарников. Примерно в пяти-шести милях от палаток я выследил и подстрелил оленя. Его рана была настолько серьезной, что я уже чувствовал запах оленины в котелке на ужин и пошел по широкому следу, который он с предельным упорством оставлял за собой. Олень пересек несколько каменистых гребней и пару глубоких впадин между ними, и наконец оказался в диком пустынном ущелье, полном хрупких камней и кустов и усеянном следами зверей, и в то же время самом одиноком и забытом Богом месте, где нога человека не ступала по меньшей мере пятьдесят лет. Здесь я заметил свою дичь, шатаясь спускавшуюся по узкой долине, и метнулся за ней так быстро, как только мог, сквозь густо спутанную, сухую, скользкую летнюю траву. Через несколько сотен ярдов долина стала проходом, и крутые, оголенные склоны становились все ниже, пока не превратились в стены, стоящие друг против друга, а путь не начал тянуться по дну узкой расщелины.

Я хорошо бегал, и во мне кипела кровь охотника. Мои мокасины сверкали в желтой траве, а щеки горели от возбуждения. Я бросил ружье, чтобы избавиться от лишнего веса, ведь добыча бежала всего в десяти ярдах, и, казалось, ее поимка неизбежна! Впереди открывался вид в ширину ущелья на серебристый Сан-Хуан, вьющийся бесчисленными нитями по бесконечным лигам зеленых пастбищ и лесов — все это виделось мне красивой картинкой в узкой черной каменной рамке. Вечерний ветер нежно обдувал каньон, и небо уже стало изумительно багровым в полосах заката. Еще десять ярдов, и мы летели по самому узкому участку ущелья. Звериной тропы под нашими ногами едва хватало на ширину ступни, и ее почти скрывала длинная, жесткая, мертвая трава.

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 49

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Женщина в черном и другие мистические истории - Артур Уолтермайр бесплатно.

Похожие на Женщина в черном и другие мистические истории - Артур Уолтермайр книги

Мадемуазель де Марсан - Шарль Нодье - Готические новеллы
Загадочный золотой прииск - Гай Бусби - Готические новеллы

Оставить комментарий