Старшина Арешкин
Сплюнув от неудачи, я повернулся, чтобы идти к берегу, где ожидал меня старшина Арешкин с двуколкой, и чуть не столкнулся с группой наших солдат, выскочивших из-за угла с ручным пулеметом. Пристроившись за большим валуном на углу переулка, они открыли огонь по бегущим вдоль улицы немцам.
— Товарищ политрук, — обратился ко мне старший сержант, — уходите отсюда поскорее, кроме немцев впереди никого, вам тут делать больше нечего.
Бросив взгляд вперед, я увидел, как, укрываясь за строениями, гитлеровцы растекаются по деревне, и, уже не раздумывая, бросился к берегу. Вдруг — глухой взрыв на самой реке! Ну, думаю, и там немцы! И правда нужно поскорей уходить, как бы не угодить им в руки! Бегом скатился под крутой обрыв.
Смотрю! — а это мой старшина барахтается в реке. У самого берега, по пояс в воде, пытается втащить в лодку какое-то черное, скользкое чудовище. Когда я подбежал к лодке, в ней уже бил хвостом большущий сом и на нем восседал верхом сам Арешкин.
— Ты что делаешь?! — заорал я. — Немцы вон за спиной, а ты рыбу глушить!
— Товарищ политрук, — будто не расслышав, выдохнул Арешкин, — пожалуйста, помогите втащить его на двуколку, сам я не справлюсь. Тяжелый, дьявол, попался.
Разумеется, жалко было бросать такую животину, и, тоже позабыв об опасности, я принялся энергично помогать старшине. Взявшись под толстую голову я правой рукой, он левой, мы напряглись, приподняли... — и тут, рванувшись, он выскользнул из наших рук и уже бился в грязи у самой воды, еще рывок — и он ушел бы от нас! Но тут уж я навалился всем телом, а старшина, схватив весло, успел треснуть это чудовище несколько раз по голове. После такого внушения сом наконец сдался.
Погрузив добычу на двуколку, мы оттолкнули лодку от берега (чтобы врагу не досталась) и стали уходить. Но скрыться за мысок не успели. Немцы углядели нас и дали очередь из пулемета, Арешкин, нахлестывая лошадь, вдруг схватился за правое ухо. «Эк, сволочи, царапнули все-таки!» — возмутился старшина. Кровь тонкой струйкой потекла ему за воротник. Выхватив индивидуальный пакет, я потянулся к нему перевязать, но Арешкин, взяв мою руку с пакетом, отвел ее в сторону и спокойно сказал:
— Да вы не беспокойтесь, товарищ политрук, рана ерундовая, доедем и так, без перевязок, — достал из брюк носовой платок, вытер кровь на шее и продолжал галопом гнать лошадь.
На целых десять километров мы вынуждены были отступить, оставив свои укрепления на самом важном и опасном участке фронта. Дело вот в чем. С юга нас защищал огромный массив девственного леса и непроходимые болота, с севера — Волхов, и на востоке мы смыкались с войсками, защищавшими Волховскую гидроэлектростанцию. Но вот на западе мы имели ничем не защищенный высокий берег реки Волхов с цепью сел и деревень, соединенных сравнительно неплохими дорогами, — по ним-то, этим дорогам, немцы и устремились к городу. Отступив на запасные позиции, мы почти на пустом месте начали создавать новую линию обороны. Потянулись трудовые дни и ночи саперов, наполненные величайшим напряжением сил и часто сопряженные со смертельной опасностью.
БОЙ ЗА ХУТОР
По окончании работ мы были переброшены на другой участок: требовалось укрепить стык двух полков в том самом месте, где, воспользовавшись оплошностью командования дивизии, немцы однажды уже прорвались к нам в тыл и, создав угрозу окружения полка, вынудили нас отступить.
Рано утром мы прибыли на хутор из шести-семи дворов. Из всех труб шел густой дым. Здесь еще проживали мирные жители, и они уже не спали. По виду хутор был не из бедных, вдоль короткой ровной улочки аккуратно выстроились добротные нестарые дома. У южной окраины на опушке негустой березовой рощи стояла баня, возле которой хлопотала группа солдат, поднося дрова, воду, в общем, готовя ее к эксплуатации.
На хуторе свободного помещения не нашлось, все было уже занято, и нашей роте пришлось разместиться вдоль сухой дренажной канавы на северной окраине. К девяти должны были подойти наша кухня и обоз с материалами, а пока мы могли отдыхать. Уставшие от двадцатипятикилометрового перехода, обняв, как любимых, винтовки, солдаты повалились на сухой южный склон канавы и немедля уснули. Лишь командир, политрук и старшина бодрствовали.
Оставалось часа два до оказии. В надежде отыскать свободный уголок и прикорнуть поудобнее я пошел побродить по хутору. Бледное утреннее солнце пыталось приподняться над лесом, но так и зависло над горизонтом, морозный туман тонкой вуалью окутывал вершины деревьев, приглушая и без того слабый утренний свет, только куры, как заботливые хозяйки, уже шныряли повсюду, отыскивая пропитание.
Все было заполнено войсками. На улице и во дворах стояли груженые машины, подводы, конные упряжки с полковой артиллерией, кухни и тут же автомобили с зенитными установками. Дома, в которые я заглянул, были переполнены, люди сидели за столами, на лавках, табуретках, даже на кроватях хозяев, пройти, тем более присесть совершенно невозможно. Хозяйские ребятишки, чирикая как воробьи, выглядывали с полатей, с печек, а сами хозяйки, стесненные солдатами, стояли у порога или печи, ожидая пока поедят гости. Гремя котелками и ложками, бойцы шумно и беззаботно разговаривали, шутили, смеялись, словно война была где-то далеко-далеко.
Я обошел не все, но все-таки большинство домов и не встретил ни единого офицера или политработника. Хутор, до отказа забитый войсками, расположенный близ передовой, казался местом случайного скопления воинских частей, не имеющих над собой единого управления. Мимо меня проследовала группа младших офицеров, направляясь в баню, они шумно и весело переговаривались, меня они даже не заметили и не поприветствовали. Удивленный такой распущенностью, я даже остановился, глянул вслед, но ни один так и не оглянулся. У орудий, машин, подвод, груженных боеприпасами и другим военным имуществом, не было ни часовых, ни дежурных. Мирно дремали, стоя в упряжках, лошади, моторы автомобилей заглушены, все было брошено без присмотра и без охраны, будто все действительно приехали в гости и, обрадованные встречей, побросали свой транспорт на улице, во дворах, а сами разошлись по домам обниматься с хозяевами.
Кто, на каком основании допустил такую беспечность на фронте да еще вблизи передовой? Кроме группы, которая проследовала мимо меня, других офицеров я не встретил.
Побродив по хутору, я вернулся в свою роту. Часть солдат уже бодрствовала, остальные спали, спал и наш старшина Арешкин — «только лег, опять бродил где-то», как мне сказали. Комроты и политрук сидели рядом, склонив головы на грудь, и сладко дремали.
Стояла поздняя осень, тонкий слой снега белой пеленой лежал на земле, но южные склоны крыш и оврагов еще чернели. Было тихо-тихо. Небольшой морозец, градусов пять-шесть, — не такая уж помеха для сибиряка, чтобы не уснуть на воле, но все же и он не позволял долго нежиться. Отдохнув часа полтора, почти все зашевелились. Я заметил: сначала завязывается тихий разговор, он быстро переходит на полукрик, затем — на веселые шутки, и наконец — общий смех.
Ожидая завтрака, мы все чаще поглядывали на северо-восток, в сторону Большого Городища, откуда вот-вот должна была появиться наша полевая кухня. Внезапно раздалась густая пулеметная и автоматная трескотня. Стоявшие во весь рост — почти все были сражены или ранены. Казалось, обстреливают откуда-то сверху. Но в небе ничего предосудительного не обнаруживалось, мы не могли понять — стреляли, кажется, отовсюду. Именно такое впечатление создается в лесу. Между тем стреляющих все еще не было видно. По опыту мы знали, что нередко таким путем, действуя внезапно, немцы организуют психическую атаку, стремясь создать панику. Поэтому, прижав роту к земле — благо, это была канава, мы стали высматривать — где же противник, откуда стреляют?! И тут из леса выдвинулась длинная цепь гитлеровцев. Производя невообразимый шум — с криками, стреляя на ходу, они бегом устремилась через поляну к хутору.
Лейтенант Сычев, растормошив старшину, крикнул:
— Арешкин! За пулемет!
Асам, выхватив пистолет, побежал вперед поддержать группу у южного выступа (канава была Т-образной формы). Остальные, щелкая затворами и пригибаясь, устремились за комроты и старшиной в западный конец.
Огневой удар нашей роты достиг своей цели — остановил врага. Не добежав до домов метров триста, немцы залегли, продолжая вести огонь по хутору.
Возле нас с политруком оставался один перепуганный молодой солдат, он суетливо возился с пулеметом и никак не мог заставить его стрелять. Между тем — неожиданно с севера — появилась новая цепь немцев и опять с воплями и автоматным огнем двинулась теперь прямо на нас. Политрук, видя, что наш солдат совсем перетрусил, выхватил у него пулемет и, щелкнув два раза затвором, ударил почти в упор по наступающим немцам. Его поддержали соседи по канаве — развернувшись, они открыли густую стрельбу из винтовок. Теперь немцы заорали уже другим голосом и скрылись в лесу, откуда и появились.
