Она принесла ящик с ключами, плоскогубцы, отвертку.
– И как это хорошо, когда мужчина в доме, - сказал? Варвара, наблюдая за мной и нисколько не опасаясь.
Я осторожно начал выворачивать взрыватель. Конечно, для этого нужен был специальный ключ и станок. Но мы научились в свое время обходиться подручными средствами. К счастью, передо мной был простейший механизм с одной ударной установкой, и с ним я рискнул обращаться достаточно смело, хотя и вспоминал случай с ефрейтором Дорошем, который вздумал вывинчивать многоустановочный взрыватель с уже выпущенного, но не разорвавшегося снаряда, где предохранительные шарики выкатились из-под ударника...
Гнат смеялся, как будто я забавлялся с игрушками. Наконец, нарушив все мыслимые и немыслимые правила безопасности, я справился с работой и положил обезвреженные снаряды в мешок. Варвара помогла мне, поддерживая мешок. Она была не робкого десятка.
– Ты это кончай! - сказал я дурачку. - Не трогай ты их, понял?
Он засмеялся снова. Может быть, снаряды казались ему поросятами и он их пас в лесу, а самых послушных приносил домой, в свою избу-развалюху? Медные кольца- это были путы, он освобождал от них поросят, выпускал на волю.
– Он ходит в УР. Старается для Крота, поняла? - ска-вал я Варваре.
Она всплеснула руками:
– Вот дурак! Не боится!
Гнат улыбался. В самом деле, что ему было бояться бандитов, если он носил на спине готовые взорваться снаряды?
– Слушай, Гнат, - спросил я с тайной надеждой. - Ты в УРе, ну, там, в лесу, встречал кого-нибудь? Ну, с автоматами? Та-та-та-та!
– Та-та-та-та! - подхватил он с радостью. - Та-та-та-та! Вкусно! Хлеб! Сало! Ха-арошее, сладкое ма-асковское сало!
– Какое еще сало? - спросил я.
– Там, - он махнул рукой в сторону окна. - Хорошо!
– Ну, хватит! Пошел, дурак! "Московское сало", надо же! - Варвара нахлобучила на путаную шевелюру Гната шапчонку и вытолкнула его за дверь.
Она исчезла в спальне, отделенной от горницы ширмой из ситчика в горошек, и через минуту появилась в городской крепдешиновой кофточке и расклешенной юбке.
– Ну? - спросила Варвара. - Хорошо? Я этого барахла наменяла - страсть! Городские, они, как трудно, зубы на полку. А мы - трудящие, нас земля кормит.
Она сделала движение руками - и накрахмаленная белая скатерть как бы сама собой легла на стол. И на столе возникло все, что должно возникнуть, когда женщина хочет накормить мужчину так, чтобы он это запомнил. Дубов с ребятами просто обалдел бы, глядя на такое угощение.
– Я думала, ты не придешь! - сказала Варвара.- Никогда уже! Стесняешься? Чудак! Вояками вы нынче становитесь раньше, чем мужиками. Небось на войне не одного человека застрелил?
Я промолчал.
– Ну вот, видишь! - сказала Варвара. - А баб опасаешься... Эх... Мыслительный ты парень, Иван, а надо бы проще, по-людски. Что ж мы столько ночек утеряли, а? Ну, может, что не так было, так будет лучше. И яблочко не за день дозревает...
Ее грудь рельефно обрисовывалась под крепдешиновой кофточкой. Глаза приобрели темно-сливовый оттенок, который хорошо запомнился мне в тот вечер. О черт! Я снова думал о лесах, о том, как нежно светится озимь под сентябрьским солнцем, когда идешь по стежке свободный, не связанный ничем - ни воспоминаниями, от которых рождается чувство стыда, ни обязанностью любить... И смутный образ девушки в черном платке, как символ свободы, простоты и естественной принадлежности лесам и полям, промелькнул передо мной. Я понял теперь, в эту совсем неподходящую минуту, откуда взялась та плавность и легкость, с которой шла девушка с коромыслом. Природа создала ее цельно, как былинку, как росток озими, и когда она шла, то шла бедро к бедру, лодыжка к лодыжке...
О черт! Я ничего не понимал: сидел рядом с Варварой, но думал не о ней. И так вот, раздваиваясь, терял последние остатки решительности, с какой явился сюда. Варвара пеленала меня взглядом, опутывала, лишала воли.
– Варвара! - сказал я нарочито резко и грубо. - Сядь! Не стой перед глазами.
Она тут же села. Неназойливая обволакивающая властность удивительно сочеталась в ней с готовностью повиноваться.
– Ты была с Горелым?
– Вот оно что... Дурачок, разве это важно?
– Важно! Я из-за этого пришел.
– Ах, так!.. - она сжала губы, задумалась. - Ну да, я виноватая. Красные командиры за Днепр ушли, а я тут осталась виноватая. Война мой век коротит, а я виноватая. Если и встретишь мужика, то в полицайской фуражке, и ты же виноватая!
– Да что я, прокурором пришел? - не выдержал я.
– А кто ж ты?
– Горелый бродит где-то здесь, - сказал я. - Он повесил Штебленка.
– Тебя он не повесит, чего волнуешься?
– Откуда ты знаешь, что не повесит?
– Знаю. Да, я была с Горелым! - Она говорила, подавшись ко мне через стол, и грудь тяжело легла на скатерть, крепдешин слился с полотном, а вырез открылся.- Он тебя не тронет, если будешь делать, как я говорю. Горелый сейчас не полезет на рожон, не то время! А придет зима, он вовсе уйдет.
Она разбиралась... Зимой, когда следы выдают и зверя, и человека, Горелый не станет бродить возле села.
– До снега сколько он еще может натворить! - сказал я. - Ведь гад! Фашист, бандера!
– Тебе двадцать лет, Ваня. Побереги себя. Тебя еще девки знаешь как любить будут!
– Что ты в нем нашла? - перебил я ее.
–А чего я должна находить? - сказала она снисходительно, как будто разговаривала с несмышленышем-почемучкой.- Нечего мне находить. Мужик он! Живой, не инвалид. Жениться хотел. Много ли таких в войну? Может, в нем чего и не так... Только когда один подходящий мужик на район, выбирать из чего?
– Ты виделась с ним после того, как ушли немцы?
– Вот еще! Дурочка я тебе отвечать на такие провокации.
– Не ты ли его подкармливаешь, Горелого? Рубашечки отстирываешь?
– Я?.. - Она рассмеялась. - Чтоб я на них стирала? Плохо ты меня знаешь.
– Честно говоришь?
– Вот те крест!
– Может он прийти к тебе в село?
– Почем я знаю?
– А если позовешь? Небось знаешь, кому шепнуть.
– А он сам не позовется. Он же с собой увел Нинку Семеренкову. Не меня, а Нинку! У него к ней, видать, серьез, а ко мне - так.
Да, я был слишком самоуверен, когда надевал новый френч с медалями и воображал себя хитрым и ловким эксплуататором женской наивности. Варвара ясно показывала, что наши с ней отношения ни к чему не обязывают ее. Может, вообще нельзя определить, когда разговариваешь с женщиной: лжет она или говорит правду? Умом я понимал, что Варвара кокетничает и притворяется. Но сердце было не в ладах с умом и принимало все слова за чистую истину. Вот и разберись...
– Откуда тебе известно про Семеренкову? - спросил я.
– Ну, на этот счет мы, бабы, знаем, что нужно. И чего вы это, Иван Николаевич, - она снова перешла на это игривое "вы",- допрашиваете? Вечер такой приятный! Или вы меня заарестуйте за Горелого, или не допрашивайте!
Теперь она была так близко, что я ощущал теплоту ее дыхания на щеке. От нее туалетным мылом пахло, хотя какое могло быть туалетное мыло в Глухарах, в одна тысяча девятьсот сорок четвертом?
– Не буду я тебя арестовывать! - сказал я.
Ее зрачки были против моих. Казалось, я со .страшной скоростью несусь ей навстречу и мы вот-вот столкнемся, разлетимся вдребезги.
– Послушай! - взмолился я. - Ведь он тебя, наверно, любил. Он снова захочет увидеть тебя... Ты можешь помочь мне! Вызови его в село, а?
– Нет, - сказала она и отодвинулась. - Я простая баба, Иван Николаевич. Я такого не понимаю. Я тебя и себя жизни лишать не хочу. Не для того люди рождаются, чтоб сами себя губили. Так не годится.
– А что годится?
– Я скажу что. - Она накрыла мою ладонь своею. Рука у нее была горячая, как химпакет. - Переезжай ко мне. Ну, в прыймы, уж как хочешь. Тебе хорошо будет. Войну перезимуем. Заботиться буду. Ты ж раненый, тебе хорошая баба нужна. Ласковая, умелая. Я верная тебе буду. Честно! Разве бабы от доброй жизни гуляют? Я тебя беречь буду. Тебе такая, как я, нужна, поверь, с пониманием. Ну, годочка на три старшая, так то ж не беда. Все, пока молодые, молодые по-разному, а к старости все сравняются, придет час! -Она примолкла, как будто давая мне возможность подумать.- А не захочешь потом, надоест держать не буду. Тебе учиться надо, я ж понимаю, голова у тебя толковая. Ты здесь на временной побывке. А мне - хоть немного человечьей жизни. Хоть чуть-чуть. Чтоб было что вспомнить...
– А Горелый? - спросил я.
– Что - Горелый? Я ж тебя не спрашиваю про твою биографию.
– Как ему понравится?
– Пусть бы сунулся! - сказала Варвара грозно.- А то взяли бы и уехали. Нет, со мной бы ты не пропал и до мирной жизни дожил. Ты и так своей кровушки отдал досыта. О себе надо думать. Я хоть не такая грамотная, как ты, а все же ум у меня расторопнее. Я дело говорю, Ваня... Иван Николаевич!
