она была лишена радости чувствовать прекрасное.
В День Победы им дарили столько цветов, что удержать их в руках было невозможно. Но многие годы потом тот лесной подснежник вызывал у неё трогательную нежность и благодарность за подаренное ей «ощущение возврата к нормальной жизни от тягот войны». Она рассказала об этом маленьком лесном чуде своим сослуживцам и увидела по их глазам, что они понимают её, «проникаются таким же чувством светлой, тихой радости».
Вот что вынесла матушка из своей жизни — её слова можно воспринимать как некий завет, как развёртывание слов Виктора Николаева, который о своей службе в Афганистане написал известную книгу «Живый в помощи». В ней были такие слова: «Когда мы вспоминаем о нашем русском православном Боге, возвращаемся к заветам предков, к традиционным нормам морали и нравственности, отходит от сердца злоба и ненависть, сребролюбие и трусость, и в нём водворяется смиренный христианский непобедимый покой воина, против которого никогда не выкуют, сколько бы ни старались, равноценного меча ни безбожный Запад, ни мусульманский Восток»[82].
И эта же мысль читается в словах монахини Адрианы о равновесии. «К равновесию приходят через сдержанность и спокойствие. Умение владеть собой, самоконтроль, ощущение внутренней силы, бесстрашие — это грани качества равновесия.
Спокойствие может быть проявлено при самом страшном напряжении. Спокойно сердце, чувства, мысли, спокойны тело и все его движения… Антиподом спокойствия являются суетливость, беспокойство, нервозность и нервные движения.
Никто не может устоять перед равновесием. Его безмолвная сила может укротить самое сильное тёмное противодействие или эмоциональный „вихрь“.
Поддаваясь эмоциям, человек становится рабом крайностей. Крайности проявляются во всём: в голосе, во взгляде, в движениях, жестах, эмоциях, чувствах.
Все смеются, смеётся и он, все плачут, плачет и он, все бегут в страхе, мчится и он, все злобствуют, злится и он.
Заражаясь эмоцией, человек теряет самоконтроль. Равновесие — это отказ, нежелание быть в крайностях. Равновесие не означает равнодушие. Равнодушие — это безразличие.
Равновесие же — это спокойное, бесстрастное отношение ко всему, касающемуся малого, личного „я“.
Равновесие духа — одно из самых труднодостижимых качеств. Его может утвердить лишь тот, кому ничего ни от кого не нужно, кто способен давать, ничего не требуя взамен»[83].
Глава 2
Преодоление боевой травмы и выход из посттравматического стрессового расстройства: теория, практика, подходы
Психологические техники преодоления травматического опыта: техника реконструкции, техника свидетельства. Сложность вопроса об интеграции травматического опыта в жизнь человека[84]
Современные психологические подходы в области переживания травматического опыта, основанные на реконструкции травмы и интеграции её в жизнь человека, представляются недостаточными. Если нет высшего этажа личности, с которого человек оценивает происшедшее и встраивает его в определённый контекст, то говорить об интеграции травмы в личную жизнь не представляется возможным. Парадокс современной психологии, которая занимается переживанием травматического опыта, состоит в том, что человеку предлагается через реконструкцию травмы каким-то образом осмыслить прошлое, выработать к нему отношение, но при этом не даются позиции, с которых он может это сделать.
Существует точка зрения, что реконструкция травмы, подробный рассказ о ней помогают ослабить симптомы гипервозбудимости[85], отторжения и так далее. Есть так называемая техника наводнения, разработанная для ветеранов в Соединённых Штатах Америки, — она подразумевает реконструкцию боевого опыта и рассказ о нём в мельчайших деталях — и подобная ей техника свидетельства, разработанная для людей, переживших политические преследования и пытки. В частности, подобная техника практиковалась в Чили: человек с психологом в мельчайших подробностях восстанавливал весь свой травмирующий опыт. По одной из гипотез, которая видится справедливой, вторжение травматического опыта в психику может происходить тогда, когда опыт прошлого находится в оперативной памяти человека, но до сих пор не был интегрирован в его жизнь, и потому постоянно человеку напоминается[86]. Таким образом, если человек заглянет правде в глаза и признает, например, что он убил кого-то, может быть, этот опыт, то есть воспоминание об этом событии, действительно перестанет агрессивно вторгаться в его психику, потому что человек это воспоминание впустит в себя. Однако такой реконструкции недостаточно для исцеления от этого травматического опыта.
Русский человек ищет смысл, а многие современные тренинги построены на неправде: человек становится зависимым от специалиста-психолога, как будто Господь не дал человеку механизмов, помогающих ему в саморегуляции. В частности, американская психиатр Джудит Герман, изучающая последствия травматического опыта, в книге «Травма и исцеление»[87] напрямую не говорит о своём отрицательном отношении к религии, но складывается ощущение, что это отношение либо негативное, либо она размышляет о религии только как об увлечении своих пациентов: мол, если человек хочет молиться, пусть молится, если молитва помогает ему отвлечься от проживания травмирующего переживания. С одной стороны, психологи пытаются каким-то образом найти такую точку, находясь на которой можно достичь интеграции травмы в жизнь человека. Но с другой стороны, они отрицают то духовно-культурное богатство, которое человеку даёт христианство и на основании которого человек мог бы травмирующие переживания осмыслить, интегрировать в свою жизнь хотя бы сперва на уровне того, чтобы осознать произошедшее, дать ему оценку и принести в нём покаяние. И тогда Господь уже человека принимает и снимает с его души тяжесть, родившуюся после содеянного.
Парадокс современной психологии можно дополнить тем фактом, что сейчас подвергаются редактуре памятники письменности, которые считались культурологическим наследием, которые являются памятниками мировой литературы. Понятно, что не все они описывают православное мировоззрение, но на своём уровне они всё равно дают хоть какие-то представления о добре и зле, пусть и неполные.
Итак, с одной стороны, психологи говорят об интеграции травмы, но с другой стороны, на основе чего это травматическое переживание будет интегрировано? Здесь возникает опасность того, что эта не замкнувшаяся в сознании человека цепочка будет в итоге замкнута на какой-то ложной идее. Для травмированного человека на основании ложных идей создастся некая концепция, которая, в принципе, даст ему объяснение того, что произошло, и степени его участия в происшедшем, но это будет бредовая идея.
Такой путь
