– Энн, Энн, нельзя так распускаться. Оденьтесь и поднимитесь наверх. Вашей матери плохо. Сейчас любые руки в помощь.
– Нет, нет, я боюсь,– донесся глухой жалобный плач из-под одеяла, которым Энн накрылась с головой.– Я знаю, она умирает. Оставьте меня. Мне жутко, когда вижу покойников…
– Энн, ведь там ваша мать.– Пэгги села на край кровати, погладила девушку по волосам.– Побудьте с ней хоть немного – это так важно в критическом состоянии.
– Нет, пожалуйста, не просите меня.– Энн была на грани истерики.
– Хорошо,– сказала Пэгги, поднимаясь.– Я им что-нибудь скажу. Вам действительно… не нужно приходить.
Когда она вернулась, медсестра попросила сменить ее у постели, чтобы иметь возможность приготовить очередную инъекцию.
Пэгги присела рядом на стул, осторожно взяла руки миссис Макинрой в свои, стараясь согреть их. В голове у нее был полный сумбур. Она чувствовала к умирающей женщине не просто жалость. Бесконечная нежность сжимала сердце, горячие слезы навертывались на глаза, как только она останавливала взгляд на измученном, изможденном, когда-то красивом лице, белевшем на подушке. Ей пришлось наклониться к самым губам больной, когда та, с трудом преодолевая удушье, мучившее ее, прошептала:
– Мне жаль, деточка…
В полубессознательном состоянии женщина вновь и вновь повторяла какие-то слова, в которых можно было уловить только «деточка»…
– Все будет хорошо,– пыталась успокоить Пэгги умирающую.– Все будет хорошо. Вы поправитесь, встанете на ноги, мы пойдем вместе в сад…
Казалось, время замедлило свой ход. Умиротворяющий голос Пэгги был ровен. Будто под гипнозом больная затихла, дыхание стало спокойней, пальцы выпустили руки девушки. Она смогла наконец выпрямить затекшую спину.
Шум и голоса в соседней комнате вернули Пэгги к реальности. Вслед за медсестрой на пороге появился врач. Догадаться нетрудно – у него были повадки типичного провинциального доктора. Саквояж, мешковатый старый коричневый костюм со следами сигарного пепла на ярком галстуке, старомодные очки на носу, мелкая, семенящая походка.
– Всем лучше уйти. Благодарю за участие, теперь позвольте нам с Глорией заняться нашей работой,– тотчас распорядился он.
Пэгги встала. В соседней гостиной на софе сидела миссис Морден, у двери стоял Брюс. Он выглядел именно так, как и предполагала девушка,– небритый, мрачный, в наскоро напяленном домашнем свитере. Пэгги понимала, что полностью расклеилась, но ей уже все равно. Неровными шагами пересекла комнату и кинулась ему на грудь. Она не думала о приличиях, о том, как со стороны выглядит такой порыв. Надежная опора – вот что ей нужно сейчас больше всего на свете. Безудержные слезы катились у нее по щекам. Мысленно она вся была там, у постели умирающей, и никакие проступки матери, вычеркнувшей ее из своей жизни, уже не имели для Пэгги значения. Она моя мать, и я не могу не горевать о той, чьи часы сочтены…
– Эй,– прошептал Брюс, крепко прижимая девушку к себе.– Выплачьтесь как следует.
Потом они втроем – миссис Морден, Пэгги и Брюс – долго сидели на кухне. Экономка отпаивала девушку горячим чаем. Он не помог. Позвякивание ложек, казавшееся чересчур громким, только раздражало. Брюс закурил. Обычно не выносившая сигаретный дым, Пэгги теперь вдыхала его с удовольствием. Аромат табака отбивал запах лекарств, преследовавший ее.
Часы в холле пробили три, и с последним ударом в кухню вошел доктор. Брюс вопросительно посмотрел.
– Мне жаль, но я больше ничем не могу помочь. Она зовет дочь.
Брюс осторожно тронул Пэгги за плечо.
– Ей нужна не я. Она хочет видеть Энн,– взмолилась девушка.
– Нет,– тихо сказал доктор.– Она определенно сказала, что хочет видеть вас. Поднимитесь наверх, пожалуйста.
Как сомнамбула Пэгги миновала холл, потом лестницу, длинный тускло освещенный коридор, в конце которого нестерпимо ярко светился проем распахнутой двери.
– Входите,– тихо сказала Глория Стоун.– Она все время вас спрашивает.
Миссис Макинрой нельзя было узнать. Щеки ввалились, глаза запали, кислородная трубка, приклеенная пластырем, оттянула губу и обнажила зубы.
– Я здесь… ма…
Больная медленно открыла глаза, шевельнула рукой. Пэгги поймала ее прежде, чем та успела упасть обратно на постель, ощутила мимолетное пожатие. Не сильное, но все же достаточно ясное. Наконец шевельнулись губы и раздался не голос, а шелест:
– Пэгги?
– Да… ма… Я здесь.
Голос стал сильнее, отчетливей.
– Где Стив?
– Я…– Застигнутая врасплох, девушка не знала, что сказать.– Он в Нью-Йорке, ма…
– Хоть ты здесь.– Снова наступила пауза. Умирающая судорожно вдохнула кислород.– Я перед тобой виновата, деточка…
– Все в прошлом,– пробормотала Пэгги.– Забудь… Тебе нельзя много разговаривать.
Голова на подушке чуть приподнялась, как будто больная хотела смотреть глаза в глаза.
– Мы оба – Стив и я – виноваты…
– Теперь неважно, ма… Кто из людей без греха?..
– Нет, я согрешила больше других… Ты знаешь, что я обнаружила в проклятом Париже, когда осталась одна?.. Я поняла, как люблю твоего отца…
– А он, думаю, никогда не переставал тебя любить, ма… Какой замечательный портрет он нарисовал, где ты с собакой на траве.
Женщина тяжко вздохнула, явно собираясь с силами.
– А ты, Пэгги? Ты… ты можешь меня…
– Ма… я все простила.
– Я слышала, доктор сказал, я умираю.
– Даже врачи ошибаются,– горячо воскликнула Пэгги.
– Но не в этот раз. Хочу, чтобы нас похоронили рядом, когда придет время Стива. Обещаешь?..
Такая просьба сулит почти непреодолимые проблемы, с горечью подумала Пэгги. Отец похоронен в Нью-Йорке на кладбище Поттерс-Филд, ее прах упокоится в Реджвуде, и ничего уже не изменить, однако вслух сказала:
– Да, мама. Обещаю.
Твердость изменила ей, Пэгги разрыдалась. Веки умирающей дрогнули, она открыла глаза.
– Самый большой грех – предать любовь…
Последние слова та произнесла так четко и ясно, будто была в полном сознании. Пэгги бил озноб. Время, казалось, остановилось. Плечи у нее заныли, стиснутая матерью рука затекала. На мгновение той удалось опять открыть глаза, потом она медленно отвернулась к стене. В комнате царила тишина, нарушавшаяся лишь тяжелым дыханием, наконец и этот звук стих…
С трудом повернув занемевшую шею, Пэгги взглянула на доктора, проверявшего пульс.
– Все кончено,– медленно произнес он.
Пробили часы в гостиной. Три – четыре – пять! Жизнь уходила в предрассветные часы.
Джесси Морден и Брюс сразу все поняли, стоило только Пэгги появиться на кухне. Экономка было запричитала, но Брюс жестом остановил ее, заботливо усадил девушку, ободряюще потрепал по плечу. Хорошо, что они оба молчат, подумала она, любые слова сейчас прозвучали бы фальшиво.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
