Уильямс
Всю ночь меня мучили кошмары, а утром я встал совершенно больным. Голова раскалывалась от боли, в висках пульсировало, во всем теле была неестественная слабость. Принесенная мне наверх слугой кружка горячего чая взбодрила меня. Я вышел из комнаты и, подойдя к двери Мулан, прислушался. Тишина. Обеспокоенный, я спустился вниз и поинтересовался у слуги насчет нее.
– За полчаса до вашего подъема в город отправилась, сэр, – ответил он, протирая кружки. – Куда? На Дейл-стрит, к портному, скорее всего, – она какую-то одежду в узле несла. Это за два квартала отсюда. Налево по набережной и наверх в гору, там вывеска будет. Не пройдете мимо…
Уже через полчаса, стоя на холодном ветру, гулявшему по Дейл-стрит, я нервно курил трубку, озираясь из-за угла по сторонам. Ага, вот она! Сжимая озябшими руками тяжелый узел, Мулан торопливо шагала по мостовой, глядя перед собой. Извозчиком она никогда не пользовалась, и уже прошла пешком больше мили из разделявших «Летучую рыбу» и Дейл-стрит. На голову ее был наброшен капюшон – она совершенно не видела, что происходило вокруг, в том числе и двух оборванцев, непрерывно следовавших за ней на некотором расстоянии. Оба они пристально смотрели на ее узел, изредка перебрасываясь короткими фразами. Один из них был облачен в засаленный плащ с оборванными краями и бесформенную шляпу, на которой удивительным образом сохранилась сверкающая серебряная пряжка. Второй, ростом пониже, ежесекундно отмахивал левой рукой лезущую на глаза спутанную гриву волос. Правую руку он держал за пазухой своей драной матросской куртки. Там, скорее всего, был нож – безусловно, оба они выжидали подходящего момента. Мулан прошла еще несколько метров и свернула под одну из арок, ведущую в глухой двор-тупик. Я, решительно выбив трубку, сорвался с места, как раз когда они уже входили следом за ней. Подбежав к арке, я услышал пронзительный женский крик и, ворвавшись внутрь, увидел следующую картину: тот, что был в плаще, вырывал у Мулан узел, другой держал китаянку, обхватив поперек пояса. Мулан яростно сопротивлялась, но первый грабитель уже завладел ее вещами. Сохраняя молчание, я ринулся вперед, прямо на него. Передо мной на секунду мелькнули водянистые, пустые глаза, окруженные длинными седыми, растрепанными волосами; впалые щеки, покрытые щетиной. Я с налету нанес ему удар в бок, и он, выронив узел, тяжело осел на месте. Более молодой оказался более проворным. Он отпустил Мулан и, быстро отскочив назад, выхватил из-под куртки морской кортик. Лезвие сверкнуло в дюйме от моей головы, я перехватил его руку и быстро выкрутил ее. Противник пронзительно взвыл, нож со звоном выпал на булыжники мостовой. Я наступил на оружие ногой и бросил бродягу головой вперед. Вскочивший старик накинулся было на меня, но, получив второй раз, тяжело бросился бежать, молодой последовал за ним…
Проводив обоих грабителей громом напутственных ругательств, я с видом победителя повернулся к Мулан. Бледная, все еще подрагивая от пережитого, она стояла, прислонившись к стене.
Я поднял ее узел и властным движением подхватил под руку:
– Пойдемте, Мулан. Здесь небезопасно, я провожу вас. Надо же, случайно увидел вас, а потом – как эти мерзавцы пошли за вами. И тут раздается ваш крик. Успел-таки. А вы не дали так просто себя обобрать. Браво!
Она, все еще бледная, едва заметно улыбнулась и сделала робкую попытку забрать у меня свой узел, на которую я, естественно ответил категоричным отказом.
Всю дорогу назад она молчала, как набрав в рот воды, и только пугливо озиралась по сторонам. Я одной рукой тащил узел, а другой взял ее за руку, словно ребенка. Она попробовала вяло сопротивляться, но я был настойчив. Я как мог развлекал ее всякими рассказами из жизни, задавал вопросы, но она хоть и внимательно слушала меня, но произнесла все это время не более нескольких слов. Я проводил ее до самой комнаты и сделал ненавязчивую попытку переступить порог следом за ней, однако она проворно захлопнула дверь почти перед самым моим носом. Я и впрямь почувствовал укол обиды и побрел к себе в комнату. Тут же ко мне в дверь постучали. Это был слуга, пришедший снизу.
– Сэр, – сказал он. – Вас у черного входа ожидают два каких-то человека. Очень плохо одетые, сэр…
Усмехаясь, я спустился вниз к ожидавшим меня гостям.
– Ну что, Билл, – сказал я старику в рваном плаще и шляпой на голове. – Вы хорошо постарались. Так что как договаривались – по шиллингу. Забери свой кортик, Митчелл.
Я протянул опасный трофей молодому.
– Прибавьте пару пенсов, – пробасил он. – Рука болит после вас.
Хмыкнув, я выложил требуемую сумму и под многократное количество благодарностей и поклонов опять поднялся к себе.
– Ну что же. Хотя бы лед тронулся, – подумал я. – Не думаю, что теперь она будет шарахаться от меня, как от прокаженного…
Стук в дверь прервал мои размышления. Я открыл – и от изумления потерял дар речи. На пороге стояла Мулан в своем ярком китайском трико. Выглядела она хоть и несколько растрепанно, но именно в таком виде смотрелась просто потрясающе.
– Вы спасли меня сегодня. Спасибо, сэр Виктор! – выпалила с ходу она. – Не знаю, что бы без вас делала! Спасибо вам! Спасибо!..
После этих слов она стремительно рванула с места, словно за ней выпустили стаю борзых.
– Мулан! Подождите! – крикнул было я, но она уже сбежала вниз. Я рассмеялся и двинулся за ней, но внизу ее уже и след простыл. Я не стал искать ее, а, вернувшись к себе, надел шляпу и плащ и снова вышел на улицу. Те две недели, которое прошли с тех пор, как я поселился у Галлахера, а так же проявленная выдержка не прошли даром. Я успел достаточно хорошо изучить поведение Мулан, узнать ее привычки; увидеть пристрастия, которых, надо сказать, у этой отшельницы не от мира сего было порядочно. Кроме упомянутой уже серой кошки, она постоянно подкармливала бездомных собак и прочую уличную живность, специально для них вынося объедки с кухни. Она обожала кормить голубей, а за цветами, стоявшими на всех окнах второго этажа, тоже ухаживала и поливала их именно она. Однако если какой-то мужчина пытался присоединиться к ней в этом занятии, она сразу же поспешно ретировалась. Единственным кроме серой кошки существом, с которым она общалась более или менее доверительно, была старая одинокая повариха Дженни, с коей она любила побеседовать на кухне или попить чайку. Сама Дженни неимоверно обожала Мулан, всячески старалась побаловать «бедную девочку», как она называла ее, и готова была горой встать за нее, переругиваясь иной раз даже с самим Галлахером, что последний позволял делать только ей одной. Наблюдая за ними, я узнал о неимоверной любви Мулан к шоколадным конфетам, которые ей так редко удавалось попробовать. И каждый раз, когда ей доводилось угощаться любимым лакомством, с нее словно спадала постоянная холодная маска отчуждения и она по-детски радовалась, счастливо смеясь и хлопая в ладоши.
