Тишину вдруг нарушили три чистые ноты, взятые на лютне, ее собственной, которую она забыла на нижней ступеньке несколько дней назад. Кристиан сказала:
— Если вы умеете играть, сыграйте. Музыка — моя радость и моя страсть.
— Что вам сыграть? — Он тронул струны. Потом зазвучали стройные аккорды, и внезапно пленник запел чистым, веселым голосом:
В мае вешнею поройПод зеленою ольхойСлушал я в тени густой,Как пел соловей.Садерала дон!Так сладок сонПод сенью ветвей.
Тут он умолк, но, увидев улыбку на ее лице, продолжил. И Кристиан неуверенно» подхватила припев.
Последний куплет они пропели вместе, на два голоса, и, когда песня кончилась, Кристиан с торжеством в голосе воскликнула:
— Я знаю эту школу!
Пощипывая струны и извлекая из лютни мелодию, нежную, как шум дождя, он спросил:
— Может, вы думаете, что я учитель пения?
— Или монах? — невинным голосом осведомилась она.
Сквозь смех он проговорил:
— Когда это священники чирикали, как малые птахи? Нет, конечно же нет. — И он запел песню, которая стала бессмертной благодаря далеко не религиозным чувствам, выраженным в ней. Потом спел неизвестный ей романс.
Играл он сдержанно и с большим искусством. Переходя от одного композитора к другому, ненавязчиво, без педантизма рассуждал о музыкальной теории и философии музыки; вскоре Кристиан обнаружила, что и сама высказывает суждения, задает вопросы, внимательно вслушивается. Со смиренным, трогательным восторгом погрузилась она в этот близкий ей мир, мир звуков; и была в нем счастлива, пока не заговорила совесть. Внезапно Кристиан спросила:
— Кто такой Джонатан Крауч?
— Кто? — лениво переспросил пленник. — А, Джонатан Крауч. Это англичанин, его взяли в… — Она уловила и паузу, и судорожный вздох, и дрожь в голосе. — Вы прибегаете к нечестным приемам, — заметил он.
Кристиан не задержалась с ответом:
— Память — странная вещь: ее легко застать врасплох. Сим сказал мне, что вы во сне называли это имя.
— Называл? Значит, это имя чем-то важно для меня. Но чем? Извините, не помню. Попытайтесь еще раз.
— Может быть, это ваше имя?
Смех его звучал искренне.
— Упаси Господь! Нет, я бы вспомнил, если бы это было мое имя.
— Оно могло прийти вам на память внезапно. А может быть, вы выберете какое-нибудь — О'Дерми, О'Доннал, О'Дочарди… мой…
— Нет, — сказал он. — Так можно продолжать до бесконечности. Я предпочитаю прожить безымянным до старости. Остаток своего ума я употреблю на то, чтобы вспомнить, кто такой Джонатан Крауч, а тем временем давайте петь, танцевать и веселиться.
Снова раздались чарующие звуки лютни, и он запел:
Лягушонок покрасоваться решил —Хамбл-дам, хамбл-дам, хамбл-дам.Меч он к поясу прицепил —Твидл, твидл, твинно.На высоком-высоком коне он сидел —Хамбл-дам, хамбл-дам, хамбл-дам.На сапогах его лак блестел…
Песня смолкла так резко, словно ее оборвала сама смерть. Четыре струны нестройно вздохнули под судорожно сжавшимися пальцами, и наступила тишина.
Слыша только, как бьется ее сердце, Кристиан терпеливо ждала.
«Память — странная вещь». Песенка о том, как злополучный, отчаянный лягушонок отпер ворота. Лягушонок упал в колодец… А что лежит на дне колодца? Дохлые кошки и кроты, забытые заклятия… снадобье от бородавок… И конечно же истина.
Кристиан почувствовала движение рядом с собой.
Эта мысль словно передалась ему: твидл, твидл, твинно…
— Я должен сделать вам одно признание. — Но в мягком, беспечном голосе не ощущалось никакой тяги к колодезным глубинам. — Первое правило заключенного — добиться расположения тюремщика. Это мне уже удалось. Сим заявил, что не имеет ни малейшего желания повесить меня или обобрать. Напротив: сегодня днем он объяснил мне, как можно бежать отсюда, и дал ключ от двери, которая ведет к тайной тропке на болоте. Я обещал не пользоваться этим без вашего разрешения.
— Понимаю. Вы не теряли времени даром. А каково правило, когда тюремщиков двое?
Несколько мгновений он помолчал, потом сказал:
— Послушайте, можете ругать меня последними словами, но помните — признался я добровольно.
— Хорошо, — сказала она. — Вы, кажется, ясно представляете себе положение вещей. Думаю, память вернулась к вам, и теперь вы понимаете, что, если Хью узнает, кто вы такой, вам несдобровать. А с другой стороны, вы не хотите, чтобы мы с Симом поживились за ваш счет или же выместили на вас свою досаду. А потому стараетесь расположить нас к себе, дабы благополучно скрыться.
Напрасно она предполагала, что он чем-нибудь себя выдаст — ее ждало разочарование.
— Вы правильно рассудили, — ровным голосом сказал он. — И не в мою пользу. Ну что ж, в вашей воле все поставить на места. И он шутливо процитировал на староитальянском:
Ответом будет «да» — заговорю стихами;
Ответом будет «нет» — останемся друзьями.
Последовало молчание — и Кристиан, раздосадованная, поняла, что ее опять переиграли. Заполучив ключ, пленник целиком отдал себя на ее милость. Почему? Ей пришло в голову, что, рассказывая, как он покорил Сима, молодой человек с крайней тактичностью воздерживается от параллелей, провести которые предстоит ей самой. Предать его сейчас — значит проявить себя вздорной женщиной, обманутой в своих ожиданиях, — а этого, как он рассудил, Кристиан себе не позволит.
«Вот уж в самом деле amiei come prima! [16]» — в сердцах повторила про себя Кристиан, а вслух добавила:
— Уверяю вас, раз уж одним лишь личным обаянием вы сумели побороть корыстные устремления Сима, то и я не стану настаивать на дыбе и щипцах просто из праздного любопытства. Но вы должны обещать, что, оказавшись на свободе, не причините нам вреда.
— Я мог бы дать вам честное слово — только, как чудеса Мандевильских мощей, честность моя не внушает доверия.
— Такая мысль приходила мне в голову, — призналась Кристиан. — И все же я приму ваше обещание, но при одном условии. Расскажите, почему вас интересует Джонатан Крауч.
— Господи! — воскликнул он, совершенно озадаченный. — В следующий раз я сразу направлюсь к Хью. Лучше пытка, чем исповедальня. Предупреждаю вас: сделка невыгодная. Через Крауча вам не выяснить, кто я такой.
— Ничего, я рискну, — сказала она и не успела ничего прибавить, ибо в замке раздался неожиданный шум.
На лестнице зазвучал знакомый голос:
