— С удовольствием, товарищ адмирал! — обрадовался Ли.
— В таком случае будь готов к шести. — Адмирал помолчал, наблюдая за вынырнувшим из-за «Боливии» катером, и добавил: — Поспи после вахты.
— Слушаюсь!
Неформальный «Клуб адмиралов» возник через неделю после того, как отряды встали у русских берегов, и собирал только высших офицеров для приятного времяпрепровождения в баре или за карточным столом. Сегодня гостей принимал Сикх, который обещал потрясающий ужин в национальном стиле.
— А завтра выступаем в небольшой поход, — закончил Бодуань.
— Началось? — Капитан подобрался.
— Нет, — улыбнулся адмирал. — Проведем показательные маневры и отработаем взаимодействие с союзниками.
* * *
Анклав: Франкфурт.
Территория: Zwielichtsviertel.
Все любят добрых фей
«Мы не фотографируем, мы отражаем время».
Так говорил Зепп Калинин, первый и единственный учитель Кристиана. Старый, седой как лунь фотограф, разглядевший талант в бегающем по грязному двору мальчишке. Разглядевший, как вспыхивали глаза пацаненка при виде камеры и разнокалиберных объективов, как придирчиво отбирал маленький Крис кадры из «балалайки» — подсмотренные картинки повседневной жизни марсельских трущоб — и приносил их ему, некогда знаменитому мастеру, доживающему век в нищете и безвестности. «Посмотрите, дядя Зепп, я все правильно сделал?»
Конечно, правильно, Крис, ведь кто еще, кроме тебя, обратит внимание на эти сценки? Кто поймет, что в них скрыта сама жизнь?
«Мы — динозавры, Крис. Последние из тех, кому интересны детали, мелочи и… люди. Мы — совершенные зеркала, отражающие мир».
Именно так — совершенное зеркало.
Ты должен стать им, потому что иначе твое искусство никого не заинтересует. В век «балалаек» любое событие записывается тысячью глаз со всех ракурсов одновременно и оказывается в сети раньше, чем его участники понимают, что все закончилось. В век «балалаек» всех интересует действие, информация, ролик, который забывается через десять минут после просмотра. А потому один-единственный, зорко вырванный из мира кадр обязан быть гениальным, берущим за душу, нервным — должен остаться в зрителе, притянуть его взгляд и душу.
«Чувства, Крис, эмоции и чувства — это настоящее. Мимолетное, но настоящее, все остальное — формулы».
И Кристиан старался.
Работал как вол, оттачивая, доводя до автоматизма врожденное чутье на кадр, на длящуюся несколько мгновений сценку, на молниеносный всплеск эмоций. Никогда не опускался до постановки. Безжалостно браковал кадры, за которые иные фотографы продали бы душу. Хотел стать совершенным зеркалом.
И стал.
В двадцать пять лет у Кристиана состоялась первая персональная выставка в небольшой галерее, хозяин которой был очарован увиденными работами. Грандиозный успех сделал Кристиана знаменитым, открыл двери на лучшие площадки мира и… едва не убил.
Успех или «синдин»? Или они шли рука об руку?
Нет, «синдин» появился позже, на волне успеха, когда показалось, что знаменитый наркотик поможет чувствовать еще тоньше, увидеть то, чего не разглядеть без него. Не помог. Зато едва не убил.
Кристиан преодолел прошлое, однако подняться на вершину во второй раз оказалось гораздо сложнее, чем в первый. Ведь теперь у него была репутация наркомана, то есть, как ни смешно это звучит в пропитанном «синдином» мире, плохая репутация. От него отвернулись все, кроме Жозе. Его отшвырнули на обочину, заставили ютиться в малюсенькой двухкомнатной квартирке глухого района Франкфурта, перебиваться случайными заработками и надеяться на чудо. Только на него.
— Блестящий снимок! — восхитился Жозе, глядя на поверженную тигрицу. — Черт! Как ты ее поймал?
— Увидел, — пожал плечами Кристиан, стараясь не смотреть на монитор коммуникатора, на который друг вывел застывшую под дождем тень хищницы.
— Поэтому ты, мать твою, и гений. — Жозе покачал головой. — Махмуд Кеннеди обалдеет от этого кадра.
Хотел добавить еще что-то, однако его сбил затянувший призыв муэдзин — настало время расстелить коврик.
В самом Zwielichtsviertel мечетей не было, в этом районе вообще не строили храмов, дабы не создавать на смешанной территории лишних проблем. Однако дом друзей располагался на границе с Золотым Оазисом — самой большой исламской территорией Франкфурта, и пять раз в день в распахнутые по случаю жары окна влетал призыв к молитве.
— Кстати, о наших друзьях мусульманах… — пробормотал Жозе, прищуриваясь на виднеющийся неподалеку минарет. — Мы здорово потратились на пирушку, а Хасим требует оплатить квартиру.
— Придумай что-нибудь, — предложил Кристиан.
— Я придумал тебе на виски.
— Хочешь сказать, что теперь моя очередь?
— Ага, — подтвердил Жозе, ловко прихлопывая выскочившего из-под плиты таракана.
Они сидели на кухне, обставленной старой, изрядно обшарпанной мебелью, помнившей всех предыдущих арендаторов. На грязной плите сковорода с остатками скудного завтрака, на маленьком столике две чашки ненастоящего кофе. Перспектив никаких, зато есть жаждущий денег Хасим.
Имеет смысл повесить на дверь табличку: «Срочно требуется чудо!»
— Продай какие-нибудь кадры, — предложил фотограф.
— Даже если я продам все, что ты наснимал за последние дни, нам хватит разве что на пару недель, — вздохнул Жозе. — Сейчас твои снимки стоят дешево.
Нужна выставка. А для выставки нужны качественные кадры. А для них нужно время. А время требует денег.
Свободные художники редко бывают уверены в завтрашнем дне, гораздо чаще они знают, что завтра по-прежнему будут на дне.
— Ты ведь не просто так завел разговор, — протянул Кристиан. — Чего ты хочешь? Снять какого-нибудь верхолаза?
— У тебя до сих пор полно фанатов, которые с удовольствием выложат кучу бабок за семейный альбом.
— Я не делаю постановочные фото. — Кристиан скривился. — В конце концов, я этого просто не умею.
— Но ведь они не знают!
«Мы динозавры!»
Или ты в высшей лиге, или придворный фотограф, или никто. Искусство требует постоянной, ежедневной охоты на улицах, а фотосессия в особняке — минимум неделя. Но останется ли что-нибудь от Кристиана, если он начнет снимать напыщенных богачей? Возвращение в профессию далось ему тяжко, себя прошлого, себя, способного почуять кадр, как это случилось с тигрицей, Кристиан восстанавливал буквально по кусочкам, хорошо знакомым с детства каторжным трудом, и очень боялся растратить с таким трудом вернувшееся мастерство в особняках верхолазов. Он рвался не к деньгам, а на вершину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
