— Хорошо! — выдохнул Хакмар, тяжело приваливаясь к одной из стоек с полками. И слабо улыбнулся. На лбу его блестели крупные капли пота. Обожженная сперва Жаром Голубого огня, а потом злым холодным ветром, кожа начала облезать — и Донгаровы мази не помогали, шелушащаяся кожа выглядела жутко. У парня болезненно-лихорадочно блестели глаза, и его трепала мелкая частая дрожь — Хакмар уже не замечал этой дрожи, настолько свыкся. А худющий стал! И Аякчан такая же — тряпье болталось на ней, как на обструганной палке, а на исхудавшем до размера детского кулачка лице остались одни глаза, то круглые и несчастные, как у больного совенка… то треугольные и такие же несчастные. Как у вымотанной до предела ведьмы-албасы.
«Им нужна передышка, — отчетливо понял Хадамаха. — Нельзя вечно и бесконечно спасать Сивир. Им нужно отоспаться, отъесться, просто передохнуть! И для начала хоть одеться!»
Помочь им сейчас может только он — ведь это его земля! Он шагнул в лавку и еще разок, уже погромче, выкрикнул:
— Хозяин! Нам бы прикупить чего… — Обогнал ребят и первым пошел между перегородившими все пространство полками. И понял, что Хакмар прав — торговля и впрямь переместилась в другое вместо. Вместе с товарами. Только вот покупателей, сдается, забыли. Да и с продавцами негусто.
— Эгей! — уже безнадежно позвал он. Возглас затерялся между полками, от пола до потолка заваленными пушистыми мехами — лисами, соболями и куницами, которых Хадамаха напрасно искал на торжище. Позади мехового богатства тянулись берестяные короба, набитые рыбой сушеной, рыбой соленой, рыбой вяленой. «Кап! Кап!» — подтекало из бочонков с моченой ягодой. Хакмар остановился у скромной стойки с железным оружием. Копейные острия, пара ножей, короб с наконечниками стрел. Заложив руки за спину, точно боялся даже случайно прикоснуться к выставленному железу, Хакмар изучал товар. Выражение его лица было… непередаваемым. Наконец южный кузнец аккуратно, кончиком мизинца подцепил свисающую с рукояти ножа бирку с ценой.
— Насколько я понимаю, звериные шкуры у вас весьма дешевы? — надменно поинтересовался он.
— Подешевле, конечно, чем в городах, — кивнул Хадамаха.
— Похоже, дешевле грязи, — перебил его Хакмар. — Потому как вот это… — все так же мизинцем он указал на нож. — Плевка не стоит. Вот если я в оплату плюну — это будет совершенно напрасный расход слюны! — И брезгливо повел плечом, точно красавица-бэле при виде лохмотьев гнилой кожи.
Хадамаха мельком глянул на бирку и почувствовал, как собственные брови мимо воли изумленно ползут вверх. Сколько-сколько? Пятнадцать волчьих шкур? С одной стороны, хорошо — если вот это тупое безобразие столько стоит, приличное храмовое железо в его мешке на целое состояние потянет. А с другой — с каких пор такие цены? Поди те шкуры добудь — у волков нет привычки самим из шкуры выскакивать и охотнику ее с поклоном вручать. Умгум, а потом новую наращивать, чтобы здешних торговцев ублажить.
— Хадамаха, ты что там застрял? — негромко окликнул его Хакмар, и он заторопился следом за ребятами.
Если Хакмар оружием оказался недоволен, то Аякчан брела между стойками с товарами, точно обшаманенная. Девушку они обнаружили среди полок с шитыми безрукавками, пелеринами, передниками, женскими штанами — от пестроты и блеска вышивки рябило в глазах.
— Красиво как, — прошептала Аякчан, останавливаясь перед полотняным халатом, сплошь расшитым диковинными птицами — от пропитанных рыбным клеем ниток для вышивания халат стал таким жестким, что сложить его не представлялось возможным.
Аякчан обернулась к ним — щеки ее горели лихорадочным румянцем, а глаза светились, как… как когда она мечтала о троне матери-основательницы Храма.
— Купим, что захочешь, — неожиданно твердо сказал Хакмар. — Правда же купим, Хадамаха? — не столько попросил, сколько потребовал он.
Хадамаха неопределенно кивнул.
— Красиво-то красиво, только странно — все богатства тут собрали, а никого нет.
— Ты ж сам говорил — у вас не воруют! — хмыкнула Аякчан.
— Это мы, Мапа, не воруем, а за тигров я бы ручаться не стал. Им только дай лапу запустить, — обстоятельно начал Хадамаха и вдруг сам себя перебил: — Тихо! Слышите? — И двинулся между полками, невольно смягчая шаги, так что гибкие подошвы торбазов беззвучно ступали по укрывающим пол опилкам.
— Нет-нет-нет! — с брезгливым недовольством говорил девичий голосок — слышно было, что девушка совсем молоденькая… и Хадамахе почему-то подумалось, наверняка хорошенькая.
— Все это у меня уже есть! — капризно сказала девушка. — И раковинами шитые, и подвесками пробитые, и на лисе халаты, и штуки три на подкладе…
— Госпожа прям изволит песню сочинять! — отозвался второй голос, в котором безошибочно узнавались бархатистые приказчичьи интонации.
— Госпожа изволит чего-нибудь новенького! — вскричала девушка и наверняка топнула ножкой. Голоса приближались, а Хадамаха ступал все тише и тише — ему хотелось послушать.
— У меня три сундука халатов, а толку? — обиженно проговорила девушка. — На ысыахи меня батюшка не пускает, говорит, здешние все не моего круга! Они в хороводе, я одна — конечно, я не в их круге! Охотников молодых, чтобы перед ними халатами хвастать, тоже нет — разве тот чурбачок неотесанный, батюшкин ученик… да вот ты еще! — обронила она с равнодушным презрением.
— Батюшка никогда не разрешит вам с какими-то дикими охотниками хороводы хороводить. — В голосе приказчика, а это, несомненно, был приказчик, появился легкий налет строгости.
— Если парень — не охотник, какой от него прок? — брюзгливо бросила девушка.
— Вот поедете в город… Не в наш, в настоящий…
— Ты так не говори, батюшка рассердится. Он все обещает — поедем, а никуда не едем. Раз некому халаты показывать, одна радость остается — прикупить какой новенький, посимпатичнее!
На крохотном пятачке, свободном от коробов с товарами, стоял приказчицкий стол, заваленный кипами бересты и писалками с железными клювиками для выцарапывания счетов. Приказчик в щегольской парке, с короткой косой, так тщательно намазанной жиром, что она казалась покрытой слоем прозрачного клея, сидел за столом, но не по-хозяйски, а почтительно подавшись вперед, точно в ожидании распоряжений. Девушка примерно Хадамахиных Дней устроилась на маленькой скамеечке. Выглянувшая под локтем Хадамахи Аякчан вдруг издала долгий прерывистый вздох…
И на что девки могут глазеть — прям как нормальные люди на оружие южной стали или добрую баклажку меду! Аякчан впилась глазами в нежно-зеленый халат девушки, словно изморозь по свежей зелени, осыпанный серебряной нитью. Поперек скамьи валялся верхний халат — на роскошных соболях. На коленях, выделяясь на зеленом шелке, как сугробчик нерастаявшего снега на зеленой траве, лежал заяц в пушистом ошейнике из… бурой лисы. Углядеть бы в этом некую справедливость и даже кровную месть, кабы белая заячья морда, опушенная темным лисьим мехом, не имела совершенно мученического выражения. Девушка небрежно поглаживала его между ушей и вдоль спинки, и заяц весь аж проседал под ее рукой. «Она так в нем дырку протрет!» — с невольным сочувствием подумал Хадамаха.
Девушка услышала вздох Аякчан и повернулась. Некоторое время она внимательно изучала торчащие из-за полок головы: с ежиком похожих на медвежью шерсть волос — Хадамахи и обмотанную старой тряпкой — Аякчан.
— Какая гниль! — оглядывая обоих брезгливо, как хозяйка, обнаружившая у себя на подворье дохлую жабу, обронила девушка.
Хадамаха почувствовал, как от невыносимого стыда он весь горит — от щек до прячущихся в старых торбазах пяток.
— Вели им, пусть ждут снаружи! — распорядилась девушка. — Не хочу, чтобы они тут воняли, когда я выбираю!
— Десятинку свечечки терпения, моя госпожа! — кивая на временную свечу, попросил приказчик. — Господин ваш батюшка строго нам велит — сначала дело!
Девушка недовольно надула губы, а приказчик повернулся к ребятам — в его манере не осталось ни капельки подобострастия, наоборот, он аж светился властностью.
— Ну, чего встали? — рявкнул он. — Видите, госпоже мешаете! Говорите быстро, зачем пришли? Девку привел? — обратился он к Хадамахе. — В счет долга?
— К-какую… девку? — Хадамаха ошарашенно поглядел на Аякчан — может, она хоть кивнет, где девка-то? — К-какой долг?
— Твой, твой долг! — разъярился приказчик. Оценивающе поглядел на Аякчан — глазки его маслянисто блеснули. — Если здоровая — возьму. Пусть подойдет, зубы покажет. — И он нетерпеливо махнул Аякчан рукой.
«Ой! — про себя сказал Хадамаха. — Это ж он про Аякчан — девка! Как весело тут будет сейчас все горе-еть! И меха. И стены деревянные».
Аякчан покосилась на Хадамаху, потом бросила быстрый взгляд через плечо — видать, на Хакмара… и только губы поджала в линию — точно делала зарубку на память. Глубо-окую такую.
