И заповедна церковь по утрам,
Где тонкой свечки пламя одиноко.
И кажется – одно сплошное око –
Притихший ради заговенья храм.
И долго предстоит ему читать
Сухих дерев суровые скрижали.
Нам семь недель на размышленье дали,
У вечности одолженных опять.
* * *
Бывает грусть так дивно глубока,
Так прочен вкус, так долговечен запах…
Коза с серьгой, медведь на птичьих лапах –
Цветная рябь российского лубка.
Как будто прозреваешь, замерев
Между делений, на границе мрака
И утра: долгогривая собака
Под горделивой надписью: «Се – лев».
Забытый круг рождественских примет:
Игрушечных волхвов полна повозка.
Раёшный сад из крашеного воска,
Где не было греха и смерти нет.
И длится, длится, длится череда,
Казалось бы, немыслимых повторов.
И значит, есть причина, по которой…
И, стало быть, настанет час, когда…
Рондо
Вся прелесть мира, трепетная лира,
игра на слух, без всякого клавира,
дымок «Родопи» млечно-голубой –
всё это только кажется тобой.
На самом деле это лишь химера.
Так, ради Бога, по волнам эфира
гоня слова услужливой гурьбой,
старайся вовремя нажать «отбой»,
вся прелесть мира.
И всё же поутру, к исходу пира,
кофейных зёрен, ладана и мирры
(всего, что было послано судьбой) –
как удержаться, не позвать с собой
твои уста лукавого сатира,
вся прелесть мира?
* * *
Обливаясь над чем-то пустыми слезами,
растекаясь по древу каким-то зверьём,
мы уверуем в то, что придумаем сами,
и до лучшей поры в сундуки уберём.
Мне давно безразлично, в каком теперь ранге
те, кого до сих пор я тихонько люблю,
но всё ближе земля, и малюсенький ангел
белой чайкой летит к моему кораблю.
Кризис жанра
Так бывает, что поздней зимою, на неделе, обычно в четверг, притворившись глухой и немою, твоя муза уходит навек. Раз за разом ночные камеи превращаются в пыль на свету – побарахтайся в ней, не умея по-другому прикрыть наготу. Не меняет волшебная призма кособокой природы людской, лишь апостолы постмодернизма нарушают девичий покой. Так скреби же по тайным сусекам, по секретным амбарам мети, становись то варягом, то греком, то разбойником в роще свисти; проследи за течением ветра, наблюдай направленье струи, чтоб исполнились рифмы и метра все хореи и ямбы твои!..
Как немыслима, как несказанна эта речь, что вошла в берега! Запускай свою прялку, Сюзанна, ожидай своего четверга. Погляди, как звенят, оживая, перемычки стальной колеи – архетип золотого трамвая текстовые пронзает слои. И озябшая улица плачет, выбираясь бочком из тенёт: то метафору переиначит, то верлибром прореху заткнёт…
Ты свободна теперь. Почему бы сгоряча не пройтись колесом, чтоб на крышах кирпичные трубы затрубили с тобой в унисон, чтобы каждая новая строчка зажила, как хозяйка в дому, чтобы блудная муза, как дочка, вдруг припала к плечу твоему.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Сон об отце
Литература
Сон об отце
ПИСЬМА ИЗДАЛЕКА
Я не помнила отца, пропавшего без вести на войне, но часто думала: пропал без вести – не значит погиб. Я не могла забыть детскую заветную мечту, что отец непременно вернётся, он лишь задержался по непонятным причинам в чужих краях. И всю жизнь жила в предчувствии встречи. Однажды мне привиделся сон. Хотя прошло много лет, он, как яркая вспышка, по-прежнему хранится в памяти. Стою на обычной опушке леса, день по-особому светел, но удивительно: иным, внутренним зрением вижу, скорее, чувствую, как ласково безмятежное небо, как безмерен и вечен его покой. Всем существом явственно осознаю, как облака, земля, каждая былинка пронизаны благодатью, и ею одной всё дышит, живёт. Неожиданно слышу внутренний голос, словно ему ведом во всей полноте язык любви: «Остановись… здесь сокрыто твоё самое родное». Всё вокруг замерло, как будто боясь помешать мне понять важность происходящего. Трава, листья не шелохнутся, ни звука, ни шороха. А голос, для понимания которого не нужны слова, продолжает: «Эта земля для тебя священна, здесь покоятся останки твоего отца»…
Вмиг исчезли мечты и надежды, горечь и боль обрушились непомерным грузом. Их тяжесть была невыносима. Безутешно рыдая, я упала на землю, прижалась к ней, как к отцовской груди. Смешались мои слёзы с землёй, где злая воля оборвала жизнь отца.
Окончательно пробудилась, сердце продолжает сжиматься от жалости, сострадания к такой короткой человеческой жизни. Трагедия, что произошла с отцом, стала моей собственной болью. О чём были его мысли, как он уходил? Как угасал: от ран или голода? Я предполагала, что отец в свой смертельный час остро, как никогда, осознавал, как бесценна жизнь, стремился её сохранить, до последнего биения сердца надеялся, что будет жить. Он погиб, и лишь берёзы оплакали его шелестом листьев, отпели при тихом мерцании угасающих предутренних звёзд…
Вновь нахлынули воспоминания… Как мне отца не хватало, особенно в детстве, в юности. Порой казалось: душа может задохнуться, погибнуть без его любви, как всё живое без воздуха. Неумолимое время уносило последние надежды, а душа жила по своим неписаным законам, не желала смиряться и ждала отца или какую-нибудь весточку о нём, словно чуда.
Как и у других, у меня войной украдена, урезана часть жизни – безмятежное детство. Отсутствие отцовской ласки, чувство одиночества, незащищённости оставили отпечаток на наших характерах, да и судьбы у многих могли сложиться иначе. Наши отцы могли бы дарить нам тепло своих сердец, но их сегодня, к величайшему прискорбию, нет…
Страшное испытание, которое выпало на их долю, представить невозможно живущим в мирное время. Нам остаётся хранить память о тех, кто явил миру образец верности исполнения долга, получил право на бессмертие, познав сполна всю боль нечеловеческих страданий, и оплакивать тех, кто нам дорог.
Мы бережно храним воспоминания близких, мысленно воскрешаем образы безвременно ушедших. В трудную минуту, глядя на снимки в фотоальбоме, ищем в них утешения и радости.
Вот фотография отца, сделанная перед самой отправкой на фронт. Казалось, он чувствовал, что уходит от родных навсегда. Отцу 20 лет; ранят его глаза, полные грусти, боли, тревоги. Это глаза человека, способного глубоко страдать и нежно любить.
Вот последняя фотография военных лет: как же он молод, всего 21 год. Высокий лоб, открытый, смелый взгляд. Он был командиром мотороты разведчиков. Остались его письма в стихах. Он любил жизнь, но погиб, чтобы жили другие.
Я верю: человечество медленно, но меняется к лучшему – через трагический опыт войн, заблуждений и горечь испытаний. Наступят времена, когда люди не ввергнут себя более в пучину горя и слёз. И тогда наконец воцарится на Земле долгожданный мир.
Фаина НЫРОБЦЕВА, г. ЧАЙКОВСКИЙ, Пермский край
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
«…никаких не хватит слёз»
Библиосфера
«…никаких не хватит слёз»
ПАМЯТЬ
Игорь ПАНИН
Сегодня, когда вышел этот номер «ЛГ», исполнилось девять дней со дня смерти замечательного поэта Александра Александровича Роскова. Он попал под колёса мотоцикла на одной из центральных улиц Архангельска. Врачи диагностировали у него повреждение головного мозга и обильную кровопотерю. Несколько суток комы, и – смерть. Можно было бы пуститься в бесконечные разговоры о том, что трагическая гибель поэтов в России давно уже стала обыденным явлением, возмущаться тем фактом, что за рулём мотоцикла сидел человек без прав на вождение, или же досадовать на то, что Росков легкомысленно переходил улицу в неположенном месте, хотя и в пределах видимости пешеходного перехода. Теперь бесполезно искать виноватых и прикидывать – что было бы, если бы… Всё уже случилось.
Гораздо важнее, на мой взгляд, вспомнить о том, каким человеком, каким поэтом был Росков. Биография его ничем особенно не примечательна. Родился в 1954 году в деревне Диковской Каргопольского района Архангельской области. Окончил среднюю школу и техническое училище в Каргополе, служил в армии, долгое время работал плотником и печником. В 1989 году на Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве был принят в Союз писателей, заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького. В последние годы редактировал несколько областных газет, часто публиковался в местной и центральной прессе, становился лауреатом различных премий. Он не был особенно известен в столице, но что тут поделать – мы ленивы и нелюбопытны, как заметил классик.
