У Истомы застал Прокопия Ляпунова. Поздоровались.
Иван Исаевич обнял Пашкова.
— Удалец, ловко бил Васильевых воевод. Вишь, в самую Москву загнал.
Нежданно в разговор вмешался Ляпунов:
— Говорят, Шуйский не царь, это истинно, но где царь Дмитрий? Пора бы ему к нам явиться. Может, его в живых нет, а нам сказки плетут?
— Жив, в Речи Посполитой укрылся, — оборвал Прокопия Иван Исаевич и нахмурился: — Настырный ты, Прокопий. Быть по-вашему, отпишу князю Шаховскому, пошлет он грамоту государю.
Но Ляпунов не унимался, пригрозил:
— А то ведь мы, дворяне, и к Шуйскому повернуть могем.
— Грозишь?
— Не грожу, правду сказываю.
— Правду? К Шуйскому? — Болотников покраснел от гнева, вышиб ногой дверь. — Послушай, гудит лагерь. То от людского множества. Теперь ответь, Прокопий, кто, как не Холопы и крестьяне, бивали воевод царских. И не Шуйским, а Дмитрием обещаны им земля и воля… Не будет Дмитрия, сами ту волю добудем, народом.
Пашков отмалчивался, в избу ввалились Скороход и Акинфиев. Болотников повернулся резко:
— Слыхивали, атаманы, чем Прокопий грозит? К Шуйскому переметнуться.
— Волчьи мысли! — Артамошка покосился на Ляпунова. — Дворянская кровь заиграла.
Скороход отмахнулся:
— Пустое плетет Прокопий с перепою.
— Пустое ли? — продолжал хмуриться Болотников. — Значит, на дурь бражника валишь?
— Не в обиду, Иван Исаевич, — вставил Пашков. — Не один Ляпунов требует Дмитрия показать, другие тоже. Знать желательно, доподлинно он жив аль враки?
— Сказал, уведомлю Шаховского. Князь Григорий поболе меня сведущ, где царь Дмитрий. Он с ним видится. — Расстегнув короткополый тулуп и сняв мохнатую шапку, Болотников присел на край лавки, перевел разговор: — В Симоновом монастыре добрые запасы хлеба, надо взять их.
— Поручи нам с Артамошкой, — сказал Скороход.
— Монахи добром не дадут, биться будут.
— Осилим.
— Что молчишь, Истома?
— Хлеб нужен, верно. Однако стены монастырские высокие, крепкие и монахи оружные.
— Приступом, — снова подал голос Скороход, — лестницы изготовим, ворота тараном.
— Иного не вижу, кормить народ надо. — Болотников помял шапку. — Огневой наряд выставим, подкатим гуляй-городок. Три дня на подготовку, и с богом…
Глава 6
Царево войско осадило Калугу. Марина Мнишек в Ярославле. Гермоген. Болотников уходит в Тулу. С богом, за царя Дмитрия! Патриарх и митрополит
Безлунная ночь. Недвижно застыли белесые тучи, сыплют снегом. Голодным волком завывает в вышине ветер. Конец октябрю, а так заненастилось.
Маленький вертлявый Никишка, чем-то на хорька похожий, родом из мелких служилых людей, выбравшись незаметно из лагеря, гнал коня не жалеючи. Никишка — близкий Ляпуновым человек, Прокопий наказал ему: проникни к царю Василию Ивановичу, обо всем расскажи.
Еще говорил Прокопий, если царь Шуйский снимет с него и брата Захара да Григория Сунбулова вину, то они служить ему готовы во веки веков…
Никишку Ляпунов стращал, коли бунтовщики изловят, то пусть он язык проглотит, молчит как рыба, одно твердит — заплутал, с дороги сбился.
Вот и Москвы окраина затемнела. Ни огонька. Никишка мысленно перекрестился. А когда окрик дозорных заслышал, вздрогнул, поспешил ответить:
— К царю Василию Ивановичу из лагеря воров!
Окружили Никишку стрельцы, силком стащили с коня, еще и по шее накостыляли:
— Айда к воеводе, обскажи, с какой нуждой пожаловал, может, ты шпынь аль с письмом подметным…
В Москве голодно и речи крамольные гуляют. Крестьянское войско под самыми стенами города встало. Люди Болотникова проникали в Москву с подметными листами, призывали бунтовать против Шуйского и бояр, дома их и имущество отбирать.
В Разбойном приказе день и ночь воров пытали каленым железом, люто, до смерти. Прохожий пыточную избу стороной обходил, вопли и крики за душу брали, кровь в жилах стыла.
Остерегаясь дозоров, пробрался в Москву и Артамошка Акинфиев. Велел ему Иван Исаевич выведать, кто из воевод и где силы копит, откуда возможно ожидать нападения.
Попетляв по городу, заглянул Артамошка на Кузнечную улицу, где когда-то проживал с Агриппиной. Бревна избы почернели, венец перекосило. Кто нынче обитает в ней? Постоял, посмотрел и отправился на Лубянку.
В прежние годы здесь большой торг вели разным товаром… Потом потолкался в Охотных рядах, пусто в мясных лавках. И где дичью торгуют, нет привоза. Свернул на Красную площадь. Малолюдно, ветер свистит, гуляет, до костей пронизывает.
За подкладкой латаного кожушка у Артамошки письмо Болотникова к московской черни и стрельцам — поратовать за государя законного Дмитрия Ивановича.
Зимний день короткий. Оглянуться не успел, как и вечер наступил, сгустились сумерки. Зашел Акинфиев в кабак, похлебал пустых щей горячих, обжигающих, согрелся, забрели в кабак стрельцы шумной компанией, разговорились. Артамошка уши навострил.
— Михайло Васильевич в Данилов монастырь отправился. Туда, за Москву-реку, за Серпуховские ворота и полки сводят.
— По всему, от Данилова монастыря и ударим по разбойникам.
— Намедни какой-то гилевщик листок подкинул, в нем вор Ивашка Болотников царя Дмитрия вспоминает.
— Ха, самолично лицезрел, как убивали самозванца Гришку Отрепьева.
— А Ивашка вор-то вор, да на ногу спор. Эвона как развернулся, раскачал землю российскую.
Тут стрельцам поставили миску каши, они увлеклись едой, замолчали. Выходя из кабака, Акинфиев прижался к стрельцу, ловко сунул в его широкий карман письмо. Пускай читает, к чему Иван Исаевич призывает.
Ляпуновский человек Никишка, ровно тать, прокрался в стан к болотниковцам. Тайно обойдя караулы, заявился к Прокопию довольный — царь обещал дворян помиловать и одарить щедро.
Покуда Ляпуновы с Сунбуловым тайный уговор держали, Никишка на коленях перед святыми поклоны отбивал, благодарил Господа, что не выдал его разбойникам, а тем часом прислушивался, о чем говорил Прокопий.
— Ивашка против бояр холопов поднял. Надо ли нам такое? Не с руки нам с Болотниковым, аль дворяне холопов не имеют? Станем мы дожидаться, чтобы наши холопы нас же, дворян, извели?
И порешили Ляпуновы с Сунбуловым перейти на сторону Шуйского, как только случится первый бой.
Грозен Кремль московский. Жмутся под его защиту Охотный ряд и Зарядье, Арбат и Таганка, да ближние и дальние городские окраины.
Обнесена Москва высоким деревянным срубом с башнями с воротами крепкими. Не раз сдерживали они город от коварных крымцев и иного неприятеля, спасали люд от угона в неволю.
Миновал Артамошка Акинфиев стрелецкие заставы и, дождавшись, когда распахнутся ворота, выпуская санный поезд, выбрался из города.
Шел он, остерегаясь стрелецких засад и караулов, избегая проезжих дорог. В Коломенском немедля разыскал Болотникова. Иван Исаевич обрадовался, обнял Акинфиева, усадил рядом.
— Вовремя явился, атаман. Чать слыхал, как нас у Симонова монастыря воеводы Шуйского перехитрили. Здесь, Артамошка, не без измены. Кто-то из наших навел. Но кто — вот задача. Коли не дознаемся и не изничтожим змея коварного, много бед жди от него… — Покликал Феклу. — Покорми. — Поднял глаза на Акинфиева. — Ну что в Москве разузнал?
— У Калужских и Серпуховских ворот полки осадного воеводы Туренина и воеводы на вылазке Скопин-Шуйского. Да в Даниловом монастыре стрельцы. И за Яузой воинство.
— Знакомцы воеводы. Один меня на Пахре пощипал, другого Федька Берсень пленил, да я отпустил, наказав, что вдругорядь не помилую. А о полках за Яузой прошлой ночью в деле прознали. Вот их-то часть и прорвалась в Симонов монастырь.
— С Двины, Иван Исаевич, пришли на Москву четыре тысячи стрельцов, сам их видал, да из Ярославля и Твери еще поджидают.
Нахмурился Болотников:
— Надобно было раньше дороги на Москву перекрыть. Немедля послать через Яузу на Красное село Пашкова, а сами из Коломенского перейдем Москва-реку и ударим на Рогожскую слободу. Довольно без дела топтаться, выжидать, покуда воеводы Шуйского первыми начнут.
Замел, завьюжил ноябрь, сковало Москву-реку и Яузу. По ночам трещали деревья, и в стылом воздухе четко слышен любой звук. Таких морозов не помнили на Москве давно.
В сутки болотниковцы острог укрепили, опоясались в два ряда санями с сеном, водой полили, стала крепость ледовая и, выставив дозоры, отогревались по избам и землянкам. Казачья стража теперь под самыми московскими стенами шарила. Завяжут короткую перестрелку, засвистят по-разбойному и ускачут на другой берег. Случалось, и в сабли стрельцов брали.
Стало о том известно князю Скопин-Шуйскому, тот ахнул:
