– Ты хочешь сказать, что во время блокады в городе не было мародерства?
– Да все было, и о большинстве случаев никто никогда не узнает, – отмахнулась мама. – Но это было совершенно особенное время, и отношение людей друг к другу было совсем не таким, как теперь. Люди из последних сил помогали друг другу. И к разрушенным домам основная масса шла не грабить, а найти для себя то, что поможет выжить! И еще – спасти людей, если кого-то можно было спасти.
– И прабабушка нашла яйцо Фаберже?
Мама кивнула.
– Оно было почти все покрыто копотью. Трудно сказать, где оно хранилось. Может, в печке? Только с одной стороны проглядывали истинные краски. Прабабушка положила его в карман, принесла домой. Отмыли его окончательно только после войны. Прадед не вернулся с фронта. Прабабушка одна воспитывала бабушку, но про яйцо рассказала ей, только когда та стала взрослой. Прабабушка боялась! Ты же знаешь, какие времена были! И вообще, если честно, у нашей семьи, к счастью, никогда не наступал по-настоящему черный день, когда надо было бы продать это яйцо. И эта вещь не обесценится никогда, а деньги… Деньги все равно уйдут.
Мама задумчиво уставилась в стену, я тоже молчала, допивая чай. Мне было жаль, что я даже ни разу не видела это яйцо. Я на него не претендовала, хотя… Признаюсь честно: яйцо мне хотелось бы получить гораздо больше, чем фирму отца. Это на самом деле непреходящая ценность и… наша семейная реликвия, переходящая от прабабушки к бабушке, от бабушки к маме, от мамы к…
– А кому ты хотела его оставить? – спросила я у мамы.
– Я пока не думала об этом.
– Кто знал про яйцо?
– Полина и Шура. Я посчитала, что должна им рассказать его историю. И я показывала им яйцо. Вообще, наверное, его должна была бы получить Полина, как старшая и как мать моего единственного внука. Хотя если ты вдруг родишь девочку, Кира… Мама подняла на меня глаза. – А отец его на самом деле продал?
Я рассказала маме то, что знала от угольного короля и его приятеля.
– Еще что-то могло быть? – спросила я, закончив рассказ.
Мама печально покачала головой.
– Отец мог сам что-то купить после того, как появились лишние деньги.
– Он ничего не понимает ни в живописи, ни в архитектуре. Ни в каком направлении искусства ничего не смыслит! У него начисто отсутствует чувство прекрасного!
– Сейчас многие нувориши совершенно не разбираются в искусстве, но деньги в него вкладывают, – заметила я.
– Но как отец узнал про яйцо?! – всплеснула руками мама. – Я ему про него никогда не рассказывала. И с девочек взяла слово, что они не расскажут про него своим мужикам.
– Он мог его найти? – спросила я. – Например, пока ты находилась в клинике.
– Он не стал бы ничего специально искать. Все, что ему нужно, лежит в строго определенных местах. Мне запрещается даже менять местами бумаги на столе, когда я его протираю. Отец, видите ли, должен с закрытыми глазами находить то, что ему нужно. А у него великолепная зрительная память. Мои вещи его никогда не интересовали.
– Но это яйцо – совсем другое дело.
Мама печально кивнула.
– А Шура могла взять? Раз у нее есть ключи.
– Ключи у Лени, ее мужа, то есть бывшего мужа. Я не думаю, чтобы Леня стал обыскивать нашу квартиру. Ни ради чего. Не тот человек. Кира, он богат.
– Чем он занимается?
– У него фармацевтическая компания. Они производят лекарства и лечебную косметику. Или не только лечебную? Я не знаю деталей. Знаю, например, что ими был выпущен какой-то очень удачный крем для загара, который можно использовать для улучшения цвета лица. Я знаю, что Шура и Полина им активно пользуются. И вообще, даже если бы Леня нашел это яйцо – во что я не верю! – как бы оно оказалось у отца? И уж если бы Шура нашла, то точно не отдала бы отцу. Она бы себе оставила. Нет, твой папаша сам каким-то образом до него добрался… Наверное, я сама пьяная сказала.
Я тоже так думала, только не высказывала этой версии вслух.
– А где ты его прятала?
– Пойдем, покажу.
У мамы всегда было много цветов, но после того, как она впервые загремела в клинику, большая их часть погибла, не получая должного ухода или просто не дождавшись возвращения хозяйки. Цветы ведь – живые, и расцветают рядом с человеком, который их любит, и гибнут или просто чахнут, если этот человек их по каким-то причинам покидает. Но опять могут расцвести, когда хозяйка вернется.
Мама говорила мне, что, в первый раз соглашаясь лечь в клинику, оставила отцу четкие указания, когда и как какой цветок поливать. Отец поливал. Он – человек слова, но… Он не давал цветам любви, не разговаривал с ними, как всегда делала мама. Перед вторым отправлением в клинику мама отдала несколько горшков мне. Полина с Шурой отказались что-либо брать. В доме остались только неприхотливые кактусы.
И вот теперь мама подвела меня к своей кактусовой колонии, достала толстые перчатки, лопаточку, расстелила газету, поставила на нее один из самых больших горшков (старых глиняных, а не современных пластмассовых) и стала выкапывать кактус.
– Как раз землицы свежей подсыплю, – сказала мне мама. – Принеси пакет. У меня куплена специальная земля для кактусов.
Я смотрела на то, как мама извлекает кактус из горшка, и не могла представить за этой работой отца. И неужели он все сделал так, что мама не заметила? Хотя у него ведь прекрасная зрительная память. А вынуть кактус из горшка, опустошить тайник, потом снова посадить растение – не такая уж сложная задача. Мог отец засунуть кактус назад в землю так, чтобы он сидел не криво?
Пока я думала об этом, мама извлекла кактус, положила на расстеленную газету, потом запустила руку в землю и замерла на месте. Я с удивлением следила за меняющимся выражением маминого лица. Я не могу описать эти эмоции!
– Ну, что? – спросила я шепотом.
Мама молча извлекла из земли небольшой пакет. Некая вещь яйцевидной формы была вначале завернута в тряпочку, потом в полиэтилен. У мамы дрожали руки. Она буквально рухнула на стул, положила сверток на стол рядом с кактусом, посмотрела на меня и кивнула на сверток.
– Открывай, Кира, – с трудом прошептала мама.
Я открыла. И у меня тоже задрожали руки. Я никогда не видела более красивой вещи, более тонкой работы. По размеру яичко было чуть больше куриного. Мне хотелось держать эту восхитительную вещь в руках и не отпускать… И уж я точно никогда не стала бы его продавать. На глаза навернулись слезы.
– Какая прелесть, – прошептала я.
– Ты бы смогла его продать, Кира? – спросила мама, которая тоже плакала.
– Никогда. Я лучше снова пойду разнорабочей на стройку.
– Оно – твое.
Я в первый момент не поняла, что имеет в виду мама.
– Оно – твое, Кира, – повторила мама. – Я понимаю, что ты его не продашь, а передашь своей дочери. Полина и Шура отреагировали совсем по-другому… И у Полины – сын и больше детей явно не будет. Шура никогда не хотела иметь детей. Про Ольгу я вообще молчу. Возьми его, Кира, и храни как зеницу ока. Ты сможешь, я знаю. А мне… мне уже не нужно.
Мама разрыдалась, я бросилась к ней, попыталась ее утешить.
– Принеси мне выпить, Кира.
– Мама, тебе не надо…
– Мне уже все равно, Кира. Теперь я спокойна. Яйцо перешло в надежные руки.
– Но что же тогда на аукционе продал отец?! – воскликнула я.
Мама словно очнулась и посмотрела на меня.
– Мне плевать, что он продал. Ты права: он мог во что-то вложить деньги. Твой отец скорее всего стал бы вкладывать в золото, бриллианты, еще какие-то драгоценные камни. Может, он в свое время купил какой-то крупный алмаз. Или рубин. Или изумруд. И теперь его продал. Меня это совершенно не волнует.
Мама расхохоталась, потом хитро посмотрела на меня.
– А еще твой папаша мог всех кинуть. Судя по тому, что ты рассказала, все двенадцать человек могли получить письма с сожалениями о том, что им не повезло отхватить приз. С твоего папаши станется. Кинуть всех перед смертью, а потом хохотать в аду! Кира, принеси мне выпить!
Я задумалась, не вызвать ли мне нарколога.
Мама тем временем стала серьезной и суровой.
– Уходи, Кира, – жестко сказала она. – Тебе больше нечего здесь делать. У тебя своя жизнь, которую ты сделала сама. Именно сделала. Ты сделала себя сама, как говорят на Западе. Ты – молодец, Кира. Я горжусь тобой. А за трех своих других дочерей мне стыдно…
– Почему, мама?
– Разве тебе нужно это объяснять? – горько усмехнулась мама. – Ты все сама понимаешь, Кира. Только ни в коем случае не прекращай работать. Мужчины не уважают и не ценят женщин, которые не работают. Домашнее хозяйство и воспитание детей для них – не работа. Они не понимают, какой это труд. Сидеть дома с детьми и вести хозяйство – это в их понимании ничего не делать. Но ты ведь не сядешь дома, Кира?
Я покачала головой.
– Делай карьеру, Кира. Но ребенка обязательно надо родить. Для себя. Наймешь няню, домработница у тебя и так есть. И сразу же выходи на работу! Не зависай дома после родов. Чем больше пропустишь, тем сложнее возвращаться. Но роди обязательно. Только ты из моих дочерей еще можешь родить девочку. Остальные даже родить не могут! Ничего они не могут!
