Блокнотов было несколько; я села на кровать и открыла первый подвернувшийся, чувство у меня было такое, будто я заглядываю в чей-то чужой дневник. Рисунки брата; красно-оранжевые взрывы, солдаты, взлетевшие на воздух, оторванные ноги, руки, головы, самолеты, танки, должно быть, он тогда уже ходил в школу и разбирался в международном положении: на машинах сбоку — крохотные свастики. Дальше шли летучие человечки в плащах-крыльях и исследователи других планет, он, помню, часами растолковывал мне эти рисунки. Вот они, забытые мною фиолетовые леса, и зеленое солнце с семью алыми лунами, и чешуйчатые живые существа с колючими хребтами и щупальцами, и растение-людоед, пожирающее неосмотрительную жертву, похожую на воздушный шар, изо рта у нее, как пузырь жевательной резинки, выдувается вопль: «Помогите!» На помощь спешат остальные исследователи, оснащенные оружием будущего: огнеметами, револьверами с раструбом, лучевыми пушками. А на заднем плане — их межпланетный корабль, так весь и топорщится аппаратурой.
Следующий блокнот оказался моим. Я внимательно перелистала его, ища хоть что-то лично мое, истоки, неверный поворот; но там вообще не было рисунков, а только наклеенные картинки из журналов. Всевозможные красотки, леди: с банкой пятновыводителя, с вязанием, с ослепительными улыбками, в туфлях на высоком каблуке с открытым носком, в нейлоновых чулках с черным швом, в круглых шляпках под вуалью. В канун Дня всех святых, когда собирались ряженые, если не хотелось изображать привидение, а ничего другого не приходило в голову, всегда можно было нарядиться леди. И в школе тоже, если спрашивали, кем ты хочешь быть, когда вырастешь, лучше всего было ответить, что леди и еще — матерью, два самых надежных ответа, и без вранья, потому что я и вправду хотела стать и леди и матерью. На некоторых страницах были наклеены модные картинки, дамские платья, вырезанные из каталогов «Товары — почтой», просто одни одежды без тел.
Взяла наудачу другой блокнот: тоже мой, более ранний. Тут были нарисованы крашеные пасхальные яйца, по одному и по нескольку на странице. Возле некоторых изображены человекоподобные кролики, подымающиеся наверх по веревочной лестнице, как видно, они жили там внутри, и наверху были дверцы, они могли втянуть лестницу вслед за собой. Рядом с большими яйцами были яйца поменьше, нужнички, их соединяли мостики. Лист за листом — яйца и кролики, а вокруг трава и деревья, нормальные, зеленые, и яркие цветы, и на каждой картинке в правом верхнем углу — солнце, а в левом, симметрично, — луна. Все кролики улыбались, иногда даже жизнерадостно хохотали, а некоторые, в безопасности на верхушке яйца, лизали мороженое в стаканчиках. Никаких чудовищ, войн, взрывов, подвигов. Я не могла вспомнить, когда рисовала эти картинки. Я испытывала разочарование; какой же я была, оказывается, в детстве непробиваемой гедонисткой, знать ничего не хотела и ничем не интересовалась, кроме социального обеспечения. А может быть, это были видения рая.
У меня за спиной кто-то вошел в комнату. Это был Дэвид.
— Эй, леди, — сказал он, — что это вы делаете у меня в постели? На постоянно поселились или как?
— Прости, — отозвалась я. Альбом я положила обратно на полку, а блокноты унесла к себе в комнату и спрятала под матрац, не хотела, чтобы они шпионили.
Глава одиннадцатая
Ночью Джо спал, отвернувшись от меня, он не желал идти на компромиссы. Я провела пальцем по его мохнатой спине в знак того, что хочу перемирия при соблюдении прежних границ, но он передернулся и раздраженно засопел, и тогда я отступилась. Я поджала коленки и стала стараться не обращать на него внимание, вроде лежу рядом с какой-то вещью — мешком или большой брюквой. Есть разные способы свежевать кота, как любил говорить мой отец. Меня это всегда немного беспокоило: кому вообще понадобилось свежевать кота, хотя бы одним способом? Я лежала, смотрела в потолок и припоминала подходящие изречения: в одни ворота — не игра, второпях жениться — на досуге прослезиться, меньше сказано — меньше назад брать, стародавняя мудрость, от которой сроду никому не было проку.
За завтраком Джо со мной не разговаривал, и с остальными тоже, сгорбился над тарелкой и только односложно бурчал в ответ.
— Что это с ним? — спросил Дэвид. На подбородке у него грязно-коричневым налетом пробивалась молодая борода.
— Помолчи, — оборвала его Анна, но сама вопросительно поглядывала на меня, возлагая на меня всю ответственность, из-за чего бы ни дулся Джо.
Джо утерся рукавом свитера и пошел вон, хлопнув за собой сетчатой внутренней дверью.
— Может, у него запор? — сказал Дэвид. — Они от этого свирепеют. Ты его достаточно выгуливаешь?
И стал лаять по-болоночьи и шевелить ушами.
— Дурень, — любовно проговорила Анна и взъерошила ему волосы.
— Ты что делаешь? — Он затряс головой. — Так они все выпадут.
Он вскочил, подошел к зеркалу и быстро пригладил прическу, я только теперь заметила, что он начесывает волосы на лоб, прикрывая залысины.
Я собрала шкурки от бекона и хлебные корки и понесла в кормушку. Сойки были тут как тут, они сообразили, что я несу еду, и сообщили об этом друг другу громкими хриплыми голосами. Я стояла неподвижно с вытянутой рукой, но они не слетались, только носились, махая крыльями, у меня над головой, проводили воздушную разведку. Должно быть, я все-таки шевелилась, не сознавая того, а их надо убедить, что ты не враг, а вещь. Мама позволяла нам смотреть только из дома, она говорила, что мы их отпугиваем. Когда-то по полету птиц люди гадали, видели в нем мистический смысл.
Я услышала комариный писк приближающегося мотора; высыпала крошки с ладони в кормушку и пошла на мыс посмотреть. Это была лодка Поля, белая и широкоскулая, самодельная; он помахал мне с кормы. С ним был еще один человек, сидел на носу, спиной ко мне.
Они на веслах подошли к мосткам, и я сбежала им навстречу по ступеням в обрыве; поймала чалку, привязала.
— Осторожнее, — предупредила я, когда они выходили. — Некоторые доски прогнили.
Поль привез мне целую груду овощей со своего огорода, он вручил мне букет артишоков, корзину зеленой фасоли, пучок моркови, кочан цветной капусты, похожий на мозговое полушарие, и при этом вид у него был застенчивый, словно он опасался, что его дар будет отвергнут. Ответить на это полагалось столь же щедрым или даже еще более роскошным подношением. Я с тоской подумала о худосочной спарже и зацветшем редисе.
— Вот этого человека, — сказал Поль, — направили ко мне, потому что я знаю твоего отца.
И отступил на задний план, едва не упав с мостков.
— Малмстром, — произнес незнакомый мужчина, словно это был условный пароль, и выбросил по направлению ко мне руку. Я переложила артишоки себе на локоть и взялась за его руку; он многозначительно сдавил мне пальцы. — Билл Малмстром, зовите меня просто Билл.
У него были аккуратно подстриженные, с сильной проседью волосы и усики, как на рекламе мужских сорочек или водки, одет он был по-загородному, во все ношеное, почти как надо. На шее болтался бинокль в замшевом футляре.
Мы перешли на берег; он вынул трубку и стал закуривать. Я подумала, что его, наверно, прислали власти.
— Поль рассказал мне, — проговорил он и оглянулся на Поля, — о вашем дивном домике.
— Это домик моего отца, — ответила я.
Его лицо приличествующим образом вытянулось, будь у него шляпа на голове, он бы ее сейчас снял.
— Да-да, — произнес он. — Такая трагедия.
Я почувствовала к нему недоверие: по выговору непонятно, откуда он, фамилия вроде немецкая.
— А вы откуда приехали? — спросила я вежливо.
— Из Мичигана, — отозвался он с гордостью. — Я член Детройтского отделения Всеамериканской Ассоциации защитников дикой природы; у нас есть отделение и в вашей стране, небольшое, но вполне преуспевающее. — Он улыбнулся мне с высоты своего величия. — Собственно говоря, я именно об этом и намеревался с вами потолковать. Наша станция на озере Эри достигла, так сказать, естественного предела, и я не ошибусь, если скажу от лица наших мичиганских членов, что мы готовы сделать вам одно предложение.
— Какое? — спросила я. Похоже было, что он сейчас станет навязывать мне какую-то покупку, подписку, скажем, или, может быть, членство в какой-нибудь организации.
Он описал полукруг курящейся трубкой.
— Мы хотели бы приобрести у вас эту живописную недвижимость, — сказал он. — Мы бы использовали ее под своего рода убежище для членов Ассоциации, где они могли бы предаваться общению с природой, — он пыхнул трубкой, — любоваться ее красотами, а заодно, может быть, немного охотиться и рыбачить.
— А осмотреть вы разве не хотите? — спросила я. — Ну, то есть дом и все остальное.
— Должен признаться, что я все уже видел; мы в течение некоторого времени держим эту недвижимость в поле зрения. Я несколько лет подряд приезжал сюда на рыбалку и позволил себе однажды, когда никого не было, походить тут вокруг. — Он стыдливо кашлянул — пожилой господин, застигнутый у окошка в дамскую комнату, — и после этого назвал сумму, которая означала, что я могла бы забыть «Сказки Квебека», детские книжки и все остальное, по крайней мере на какое-то время.
