Что же касается меня, то я старался навещать его каждый день, так как старая пуля гази (наемников-мусульман), засевшая в моем плече, доставляла мне немало хлопот независимо от того, где я находился: в своем кресле на Бейкер-стрит, 221-Б, или в другом месте Лондона. Так проходили дни: Холмс томился от бездеятельности, а я молча страдал, глядя на него.
И вот однажды яркая заря нового дня возвестила о том, что день будет безветренным, теплым и солнечным. Боль немного отпустила меня, а моему другу, по всей вероятности, стало веселее. Ибо едва я достиг тротуара Бейкер-стрит, как дверь распахнулась, и передо мной появился Шерлок Холмс с блеском в глазах, которого я не видел уже несколько месяцев, и с решительной улыбкой на лице.
— Уотсон, — прокричал он, — вы собираетесь прогуляться?
Не дождавшись ответа, он повернулся и направился к Оксфорд-стрит. Мне оставалось лишь следовать за ним.
Все утро мы проходили по городу, который старательно чистили после дождя. Улицы были полны народа. Холмс не пропускал решительным образом ничего, его глаза мгновенно запечатлевали любую подробность, пока мы петляли по Мэйфейр и Сохо, а затем по набережной прошли в Сити.
Когда мы оказались возле станции подземной дороги на Ливерпуль-стрит, я заявил, что устал, и запросил передышки. Холмс, на которого прогулка оказала бодрящее действие, продолжил свои рассуждения по поводу важности умелого наблюдения.
— Факты, факты и еще раз факты. Это единственное основание дедуктивного метода. Воспринимать факты мы должны всеми нашими чувствами. От натренированного глаза не скроется ничто. Вот, например, Уотсон, что вы можете сказать о том человеке?
Хорошо одетый мужчина средних лет остановился возле киоска, чтобы купить экземпляр «Стандарт».
— Проявите свои способности к наблюдению, Уотсон, и скажите, что вы видите.
Я внимательно присмотрелся к человеку, купившему газету и изучающему заголовки.
— Судя по его одежде и по выбору газеты, — начал я, — он человек со средствами, но не склонный к праздному времяпрепровождению, — возможно, бывший торговец, владеющий теперь собственным предприятием. Судя по расположению кармашка для часов и по тому, что деньги он давал левой рукой, можно сделать вывод, что он левша.
Больше я ничего не смог определить.
Холмс одобрительно посмотрел на меня.
— Превосходно, Уотсон. Вы делаете успехи. Конечно же, вы многое упустили, но все равно, это прогресс. Этот человек ювелир, левша, как вы верно заметили, но, что любопытно, скрипку он держит правой рукой. Его можно похвалить за то, что он возобновил свои занятия после стольких лет, ведь игре на этом инструменте он обучался в юности. После этот интерес заслонили дела, и он совсем недавно снова взялся за скрипку. Можно добавить еще некоторые факты, но это самое главное.
— Холмс, право же, — запротестовал я, — это слишком необоснованные выводы.
— Я просто повторяю то, что мне говорят мои органы восприятия.
— Но где доказательства? Этот человек вскоре исчезнет в толпе, и я никогда не узнаю, говорили ли вы правду.
Холмс стремительно направился к человеку, о котором мы рассуждали. В лице Шерлока Холмса театр потерял достойного актера, ибо всего лишь за несколько шагов он напустил на себя крайне взволнованное выражение. Он вытащил из кармана часы и нервно обратился к интересующему нас мужчине:
— Надеюсь, вы меня извините, но я слышал, что сегодня должен выступать великий Сарасате, и если вы позволите мне посмотреть вашу «Стандарт»… понимаете, я скрипач-любитель и не могу пропустить этот концерт.
Услышав это, человек так и просиял.
— Коллега! Клянусь честью! Давайте же поищем объявление вместе.
Некоторое время они просматривали газету, но ничего не обнаружили.
Притворившись разочарованным, Холмс пожал плечами.
— Наверное, на следующей неделе. Благодарю вас за помощь. Вот моя визитная карточка.
— И моя, — ответил скрипач-любитель.
— Элиас Хэтч, — произнес Холмс, — ювелирные украшения, Форпиндар-стрит.
Он обернулся и торжествующе посмотрел на меня.
Глаза Элиаса Хэтча расширились, когда он прочитал, кто на самом деле был докучливый незнакомец.
— Шерлок Холмс! Клянусь честью! Вот это знакомство! Жаль, что я опаздываю на встречу, а то бы… клянусь честью… такой случай! Если бы я не возобновил занятия скрипкой, то этого бы не произошло, клянусь честью!
Дотронувшись до края шляпы, Холмс вернулся ко мне, отпустив спешащего по важному делу мистера Хэтча, коллекция необыкновенных происшествий которого пополнилась еще одним случаем. Ему теперь будет о чем рассказать друзьям.
— Клянусь честью! — сказал Холмс, ухмыльнувшись.
Он остановился и поднес свои руки к моему лицу.
— Видите разницу между пальцами на левой и правой руке, Уотсон?
Я посмотрел на них внимательно.
— Средний и безымянный пальцы вашей левой руки почти соприкасаются, в то время как все пальцы на правой руке расставлены равномерно.
— Верно, Уотсон. Именно по этому признаку и можно отличить скрипача. После многочисленных упражнений пальцы застывают в такой позиции, — он потряс рукой.
— Заметьте также, Уотсон, что ногти на моей левой руке острижены очень коротко и что на кончиках пальцев образовались мозоли от частого соприкосновения со струнами. У нашего мистера Хэтча средний и указательный пальцы держатся вместе и ногти подстрижены, но мозолей нет. Отсюда следует очевидный вывод, что он начал заниматься скрипкой недавно.
— Очевидный для вас.
— Очевидный для всех, кто постарается посмотреть как следует! Также следы полировочной пудры и след от лупы вокруг глаза свидетельствуют о том, что он ювелир. При наличии достаточного числа фактов вывести путем дедукции можно все что угодно.
Я не стал с ним спорить. Мой друг явно веселился от того, что ему наконец-то удалось применить свои гениальные способности, и мне было приятно, что черная меланхолия, так долго державшая Холмса в своем плену, видимо, отпустила его.
Оказавшись неподалеку от станции метрополитена, мы воспользовались услугами подземного транспорта, проехав до Бейкер-стрит, и прошли несколько ярдов до дома 221-Б. Дома мы обнаружили, что миссис Хадсон приготовила нам превосходный мясной обед. Не успели мы сесть за стол, как услышали стук колес подъезжающего кеба. Зазвонил звонок у входной двери, и кто-то тяжело затопал по лестнице.
— Вот музыка, Уотсон, — воскликнул Холмс в радостном ожидании, — музыка, слаще любой той, какую сможет извлечь из своего инструмента сеньор Сарасате.
Дверь открылась, и вошел грузный мужчина, опирающийся на трость; он подошел к ближайшему креслу, уселся в него и пристально посмотрел на Холмса.
— Если вам это удастся, мистер Холмс, скажите, кто я такой.
Больше он ничего не произнес. Лицо его украшали ровно подстриженные усы, одет он был в темно-синий костюм в коричневую полоску и рубашку с высоким воротником, а обут в ботинки превосходного качества. На трости красовались серебряная полоска с темной филигранью и оригинальный набалдашник. Он не снял ни шляпы, ни перчаток и сидел неподвижно, уставившись на Холмса.
Холмс отбросил в сторону недельную кипу газет и сел на диван напротив нашего гостя, внимательно рассматривая его. Неожиданно он встал и, подойдя к камину, спросил:
— Не возражаете, если я закурю?
Человек в кресле ничего не сказал, что Холмс принял это за знак согласия, взял глиняную трубку и персидскую туфлю, в которой хранил табак, и направился обратно к своему месту. По дороге он запнулся, что было необычно для него, и слегка задел одежду гостя.
Прошло пять минут, затем еще десять. Сквозь клубы дыма, заполнившие комнату, Холмс продолжал пристально рассматривать человека. Это было одно из самых живописных зрелищ, при каких мне только доводилось присутствовать.
Наконец Холмс нарушил молчание.
— Уотсон, — сказал он, не сводя глаз с посетителя, — вам известно, что превыше всего я ценю один принцип. Если вы отбросите все невозможное, то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и есть истина. Это краеугольный камень в основании моей системы. Сейчас как раз настало время для критического испытания этого принципа. Нетренированный глаз не заметил бы почти ничего необычного в этом человеке. Но очень многое в его внешности было интересно. Его ботинки чисты, Уотсон, несмотря на недавнюю бурю, за исключением небольшого пятна грязи с нашей Бейкер-стрит. Но на них нет следов чистки, следовательно, их никогда не надевали до нынешнего дня. И их форма довольно необычна. Обратите внимание на чрезмерную ширину пятки, предполагающую — если вы простите, сэр, — уродство или деформированность обеих ног. Возможно, это и служит причиной того, что он опирается на трость. Трость тоже новая. На ее набалдашнике нет никаких потертостей от руки. Перейдем теперь к рукам в перчатках. Этот джентльмен имеет представление о манерах, однако он не снял перчаток. Почему? Вероятно, чтобы скрыть еще одно уродство, ведь из того, как он шевелит руками видно, что хотя у его перчаток по пять пальцев, у него самого оба средних пальца искусственные. И словом «искусственный» можно обозначить еще некоторые части вашего тела, сэр. Утром вы должны были побриться настолько тщательно, чтобы до сего часа не было заметно щетины на подбородке. Слишком тщательно, я бы сказал, до невозможности. Днем вы не брились, ибо запах мыльной пены чувствовался бы до сих пор.
