— Особенно ужасно было видеть её судороги, — сказал я.
Бедная женщина опять заплакала.
— Я не могла спокойно смотреть на её мучения, — пожаловалась она сквозь слёзы.
Конечно, я спросил Летти Хоуэлл, как вёл себя во время болезни жены Эмерик Тромблей. По её словам, не было человека заботливей и нежнее его.
Мы долго молчали, выйдя из дома, где жила Летти Хоуэлл. Мадрина, очевидно, потрясла моя ложь. Ему было известно, что моя мать преспокойно живёт в Лондоне и, хотя у неё парализованы ноги, она не думает умирать. Меня же одолевали сомнения насчёт того, что Эмерик Тромблей мог отравить мышьяком жену. После рассказа Летти Хоуэлл и встречи с ним мне казались неубедительными обвинения мистера Сандерса и Брина Хьюса. Но если не он, то кто же?
Наконец Мадрин нарушил молчание.
— Я никогда бы не смог поступить, как вы, — сказал он. — Вы были так естественны, словно хороший актёр, вжившийся в роль.
— Чтобы добыть необходимые сведения, приходится иногда лгать и изворачиваться, — объяснил я. — Я бы не остановился даже перед взломом квартиры, если бы это помогло изобличить преступника.
— Теперь вы уверены, что Элинор Тромблей была отравлена?
— Все симптомы говорят об этом. Но, к сожалению, они совпадают с симптомами холеры и других эпидемических заболеваний, так что только эксгумация трупа и лабораторный анализ могли бы подтвердить или опровергнуть мою гипотезу. Поскольку она не опровергнута, приходится подозревать, что Эмерик Тромблей виновен в отравлении жены, хотя он производит впечатление любящего и заботливого супруга. Многие, правда, считают его дьяволом в человеческом образе.
По дороге мы зашли в таверну и выпили по кружке пива. Я надеялся поговорить с кем-нибудь из слуг, работающих в поместье. Но никого из них там не оказалось: они ещё не вернулись домой, ведь путь из Тромблей-Холла до Пентредервидда был неблизкий.
Дома наш ждал обильный ужин. Лица детей заметно оживились, когда Мервин поставила на стол жареную баранину. Очевидно, они редко ели мясо. Я понял, что Артур Сандерс не поскупился, и это значительно улучшило питание семьи Мадрина.
После ужина я написал письмо Шерлоку Холмсу, адресовав его, как мы условились, в адвокатскую контору, в которой я фиктивно работал. Даффи с радостью согласился отнести его на почту.
Потом я отправился на сеновал и едва залез под одеяло, как сразу же заснул.
Меня разбудили лошадиный храп и голоса людей. Было светло, и мне показалось, будто уже утро, и только потом я сообразил, что это взошла луна. Я выглянул из чердачного окна. По тропе, огибающей деревню, ехали всадники в женской одежде. Я ясно слышал мужские голоса и, догадавшись, что это «ребекки», стал быстро одеваться. Оседлав своего пони, я отправился в погоню за всадниками.
Когда я выбрался на тропу, они уже скрылись из виду. Я нагнал их там, где тропа сворачивала на дорогу, ведущую из деревни. Сообразив, что следовать за ними по дороге опасно, я поехал по тропинке, уходящей вверх и то приближающейся, то отдаляющейся от дороги. Эта тропинка была мне незнакома, но обстоятельства не предоставляли мне другого выхода. Миновав пастбище, потом какие-то ворота, я остановился и подождал, пока «ребекки» покажутся внизу, на дороге. Они ехали шагом, и я спешился и повёл пони за собой. Наконец «ребекки» достигли места, где дорога соединялась с тропой, идущей к ферме Мелери Хьюс «Большие камни». Здесь моя тропа разветвлялась на две: одна взбиралась вверх, другая опускалась вниз. Я выбрал вторую и опять опередил всадников. Остановившись в небольшой рощице, я стал поджидать их.
Приглядевшись, я заметил фигуру, примостившуюся на большом камне у края дороги. Когда всадники поравнялись с камнем, фигура поднялась, и всадники остановились. Поговорив о чём-то, они поехали дальше. Человек, сидевший на камне, ехал теперь на лошади позади одного из верховых.
Я привязал пони к дереву и спустился на дорогу. Стараясь держаться в тени кустов, я шёл за «ребекками». Впереди была узкая расщелина между холмами, и мне следовало подождать, пока они минуют её, иначе меня могли заметить.
Потом, пройдя по камням на другой берег речушки и бегом проскочив расщелину, я оказался у озера. От дороги к Тиневидду, дому Кайла Коннора, двигалась одинокая фигура; всадники ехали по направлению к роще слева от озера. Когда они исчезли за деревьями, я тоже пошёл к дому. Тот, кого я преследовал, сел на камень в тени стены, окружавшей дом. Я спрятался в кустах неподалёку, держа под наблюдением сидевшего и рощу, где скрылись «ребекки».
Так прошёл час, потом другой. Человек, сидевший у стены, то и дело разминался, чтобы не заснуть. Я тоже клевал носом. Всё оставалось по-прежнему ещё с полчаса.
Вдруг тишину нарушил странный звук. Я понял, что это сигнал: очевидно, «ребекки» возвращались. Луна зашла, и начало светать. В сером утреннем свете было плохо видно, но всё же я мог бы поклясться, что на всадниках теперь была мужская одежда.
Человек возле дома замахал руками. Кто-то из верховых помахал в ответ. Всадники приближались. Человек, за которым я наблюдал, прошёл мимо меня, и я узнал его: это был Олбан Гриффитс, юноша-блондин, которого я уже встречал в Лондоне и Ньютауне. Когда один из входивших поравнялся с ним, юноша вскочил на лошадь позади всадника. Верховые скрылись в расщелине. Я спустился за ними. Переехав речушку, всадники выбрались на дорогу, а юноша стал карабкаться вверх, туда, где на вершине холма стоял небольшой каменный дом.
Дойдя до рощицы, где оставил своего пони, я сел на него и без приключений добрался до Пентредервидда. Когда я въезжал во двор, меня заметила одна из девочек, и вскоре все семейство высыпало на меня посмотреть. Я заявил, что совершал верховую прогулку перед завтраком. Даффи отвёл моего пони в сарай.
После завтрака я поговорил с глазу на глаз с Мадрином.
— Сегодня ночью я следил за «ребекками». Мне совершенно непонятен этот маскарад. Но одно мне удалось установить точно: мальчик, живущий на ферме Гвена Парри, — тот самый юноша со светлыми волосами, которого мы с вами видели в Ньютауне, а также в Лондоне. Он ехал вместе с всадниками и зачем-то сторожил ферму мистера Коннора. Мне надо с ним непременно встретиться.
12
После завтрака я почувствовал, что клюю носом, и опять отправился на сеновал. Когда я проснулся, по крыше сарая шумел ливень. Из щелей капало, но, к счастью, не над моей постелью. Я встал и посмотрел в окно. Холмы были затянуты серой дождевой пеленой.
Из дома вышел накрытый плащом Даффи. Я отворил окно и помахал ему. Он махнул в ответ и скрылся за дверью. Через несколько минут он уже бежал к сараю с ведром горячей воды и тазиком. Ловко взобравшись по лестнице, он поставил ведро на пол. Я поблагодарил его и начал бриться и умываться. После водных процедур у меня поднялось настроение, которое упало, когда я увидел серые дождевые тучи.
Быстро преодолев под дождём небольшое расстояние, отдалявшее меня от двери, я вошёл в дом. Мервин уже собрала обедать, сообщив, что Мадрин просил не ждать его. Я поинтересовался, почему Даффи не в школе, и она ответила, что отец занимается с сыном сам, и Даффи уже опередил в учёбе своих сверстников.
— Вы сегодня не спали всю ночь? — озабоченно спросила женщина. Я кивнул, и она добавила: — Я очень беспокоюсь. Сначала убийство, теперь эти «ребекки».
Дверь отворилась — это появился дядя Томос. Он пришёл в деревню, чтобы купить кое-какие припасы: он всегда выбирает для этого дождливые дни, когда всё равно нельзя работать в поле. Все это Мервин перевела мне на английский, так как дядя Томос говорил только по-валлийски. Это был седой, морщинистый и очень старый человек с добрыми, как у ребёнка, глазами. Мервин пригласила его за стол. Он сначала отказывался, но потом сел и пообедал с большим удовольствием.
Я корил себя за то, что не выяснил вчера у экономки, как выглядит старый друг священника, мистер Ватт. Теперь я надеялся исправить эту непростительную, как отметил бы Холмс, ошибку.
— Узнайте, пожалуйста, у вашего дяди, — попросил я Мервин, — нет ли у человека, который арендует его пастбище, рыжей окладистой бороды?
Мервин перевела мой вопрос на валлийский. Старик смущённо пробормотал что-то, она переспросила, и он добавил несколько слов.
— Он говорит, — сказал Мервин, — что человек этот точно с бородой. Но у дяди такое плохое зрение, что он уже не различает цвета.
Ну что ж, и на том спасибо. Возможно, борода у барышника действительно рыжая. Тогда он выбрал себе удобный опорный пункт — ведь от фермы дяди Томоса не так уж далеко до фермы Гвена Парри, и можно без труда поддерживать контакт с блондинистым юношей.
Меня смущало одно: тот человек с рыжей бородой никак не походил на старого друга священника. Но тут я вспомнил, что все здесь вращалось вокруг владельца Тромблей-Холла. Ведь священник служил в его часовне службу и получал за это деньги. Сэру Эмери достаточно было только намекнуть, и священник согласился бы назвать «старым другом» кого угодно.
