– Ну, хозяюшка, принимай, что обещали, в аккурат все сделали!
Надежда поблагодарила его и отдала обещанные две бутылки. Тудыев радостно потопал к напарнику. Оглядевшись и убедившись, что ее никто не видит, Надежда по самое плечо засунула руку в пролом, пошарила там и наконец нащупала полиэтиленовый пакет. Торопливо спрятав его за пазуху, она как можно скорее покинула место действия, которое ей почему-то хотелось про себя называть «местом преступления». Действительно, спрятанная за пазуху картина жгла ее, как раскаленное железо, и Надежда Николаевна впервые в жизни чувствовала себя преступницей.
* * *– Ух, страху же я натерпелась! – призналась Надежда, стирая с губ ненавистную ярко-красную помаду. – Не дай бог, думаю, сейчас и правда кто-нибудь из начальства припрется! Ну давай посмотрим, что это за картина такая. Я, признаться, когда раньше в Эрмитаже бывала, больше к импрессионистам ходила, а в ту сторону и не глядела. Сама разворачивай, я не хочу к ней прикасаться – так, на всякий случай, а твоих отпечатков там и так навалом.
– Да уж, – вздохнула Лена и развернула холст.
– И ничего такого, – заявила Надежда после продолжительного молчания. – Девица, на мой взгляд, несколько полновата, но это мое личное мнение. И что его угораздило именно эту картину украсть?
– Он сказал – волосы длинные, как у меня, – усмехнулась Лена. – И потом – вам-то какая разница? Эта ли картина, другая… Ну был бы бедуин на верблюде…
– Ты права, – согласилась Надежда, – мне в данном случае все равно. Итак, давай к художникам собираться. Пока туда-сюда – занятия потом закончатся, мало народу будет, на виду окажешься. Так… Как бы это тебя нарядить, чтобы там, в академии, среди этих ненормальных людей искусства, ты смотрелась как своя?
– Мне главное, чтобы никто не запомнил, – вставила Лена.
– Внешность изменить надо, это дело хорошее, – согласилась Надежда. – Приблизительно я себе представляю, как художники выглядят, – чем необычнее, тем лучше. Так-так… – она критически рассматривала Лену. – Макияж самый простой, ну, если уже глаза подкрасила, то смывать не нужно…
Внезапно Надежда сорвалась с места и понеслась в прихожую, откуда послышалось ее чертыхание и крики:
– Лена, помоги!
Лена едва успела поддержать качающуюся табуретку и принять от соседки огромный чемодан, который та достала с антресолей. В чемодане находилась одежда – ношеная, но аккуратно сложенная и чистая.
– Это Аленины тряпки. Мне они малы, а выбросить жалко – целое ведь. Все собиралась отдать кому-нибудь, да лень было на антресоли лезть.
Лена знала, что соседкина дочка Алена была замужем за военным моряком и жила вместе с мужем и дочкой Светочкой в далеком Северодвинске, приезжая к матери только в отпуск. Надежда уже рылась в чемодане и достала оттуда вылинявшие голубые джинсы.
– Примерь-ка, они тебе будут впору.
– Да чем мои-то джинсы плохи? – недоумевала Лена.
– Сейчас узнаешь. – Надежда принесла ножницы и мигом разорвала джинсы на коленках.
– Надевай!
– Холодно же, – поморщилась Лена.
– Ничего, не рассыплешься, – приструнила ее Надежда. – Так, свитерок этот черный можешь оставить, а сверху вот это надень, – она протянула старую рубашку своего мужа Сан Саныча, фланелевую, в серую и зеленую клетку.
– Волосы убрать, – бормотала Лена. – По волосам сразу опознают, если что.
– Да, волосы обязательно спрятать… Что они там носят-то?
– Найдем! – настала очередь Лены сорваться с места.
Через две минуты она вернулась. Волосы были убраны под странный головной убор – черный кожаный не то платок, не то шапочка, к тому же вся в черепах.
– Это что ж такое? – изумилась Надежда.
– Называется бандана! – гордо сообщила Лена.
– Ну надо же! А я и не знала, – вздохнула Надежда. – Теперь все отлично, только… Надо бы чего-нибудь зелененького… Тени, что ли, наведи… И руки, лак сотри и ногти обстриги как можно короче.
– Жалко! – вздохнула Лена. – Никак нельзя длинные оставить?
Надежда даже задохнулась от возмущения.
– Это же художники! Они же все время с краской возятся! Сама посуди: есть у них возможность маникюр делать?
Когда Лена поглядела на себя в зеркало, она в первый раз в жизни не узнала собственное отражение.
– Едем! – Надежда Николаевна была полна энергии.
В суматохе они чуть не забыли про картину.
В художественном магазине недалеко от Академии художеств они купили папку, в которых студенты носят эскизы и рисунки. Надежда специально уронила папку в грязь, чтобы не вызвал подозрения ее слишком новый вид.
– Ну, теперь надо идти.
– Куда идти, что я там скажу? – испугалась Лена.
– Да ты не бойся, – смягчилась Надежда. – Я тебя до двери провожу, надо же выяснить, какому профессору картину подкладывать.
Никто их не остановил. В холле, как в каждом уважающем себя учебном заведении, на видном месте висело расписание занятий.
– Так-так, сегодня у нас что? Среда. Вот написано: с двенадцати до двух техника живописи, класс профессора Аристархова. Номер двести четырнадцать. Вперед!
– Я не могу, – прошептала Лена. – Боюсь ее нести, картину эту проклятую… Вдруг кто-то увидит?
– Да кто тут увидит? – увещевала ее Надежда тоже шепотом. – Ты пойми: этих холстов тут – как листьев в лесу, а где лучше всего спрятать лист, как не в гуще деревьев? А где лучше всего спрятать холст, как не среди других холстов?
– Но нам-то нужно, чтобы его быстрее нашли, – возразила Лена.
– Да, действительно… Совсем ты меня запутала! – рассердилась Надежда. – Иди уже!
По широкой лестнице Лена поднялась на второй этаж. Навстречу ей шли студенты – девушки в таких же, как она, рваных джинсах, парни с длинными волосами. Бесформенные свитера, длинные юбки, холщовые вылинявшие рубахи… На некоторых было надето нечто вовсе уж несусветное, но никто не показывал на них пальцем. Попадались, правда, и вполне приличные студенты, но у всех без исключения волосы были прихвачены широкой кожаной лентой или платком – чтобы волосы не мешали рисовать и не пачкались в краске. У многих были в руках такие же папки для рисунков, как у Лены, это никого не удивляло.
«Нужно принять деловой вид, как будто я здесь своя», – подумала Лена.
Она посматривала на номера классов, вот и двести четырнадцатая аудитория. Дверь была полуоткрыта, очевидно, занятия уже закончились. Крупный вальяжный человек с очень светлыми, почти белыми, но не седыми волосами, стоял посредине класса, окруженный студентами, и говорил что-то громким хорошо поставленным голосом. Лена остановилась на пороге. На нее никто не обратил внимания, все слушали профессора Аристархова, а это был именно он. В углу на маленьком столике были навалены какие-то холсты. Лена открыла свою папку, достала холст и, замирая от страха, пошла в сторону столика, ожидая, что кто-нибудь ее окликнет. Вдруг боковым зрением она заметила в коридоре до ужаса знакомый силуэт. Она где-то видела уже этого человека – невысокого ростом, но плотного и коренастого. Шея была такая короткая, казалось, что голова лежит просто на плечах, как арбуз на блюде. Господи, да не узнать его невозможно! Ведь это он, тот самый старший из полицейских, которые приезжали в квартиру Дениса позавчера. Что-то им успел настучать бармен Венечка, они и поверили. Значит, они не отстали, возможно, еще раз допросили Дениса, а он выдал Лену. И сейчас этот, без шеи, следит за ней и, наверное, скоро арестует…
Лена застыла на месте, окаменев от страха. В панике она совершенно забыла, что перед тем, как прийти в академию, совершенно изменила свою внешность, что ее сейчас родная мать не узнала бы, а не то что полицейский, который видел ее всего один раз.
Он заглянул в класс, оглядел всех спокойно-равнодушным взглядом и спросил что-то вполголоса у ближайшей к нему рослой мужеподобной девицы. Черные кудри выбивались из-под традиционной кожаной повязки, мощные бицепсы перекатывались под черной футболкой. Трудно было представить, что она может держать в руках кисть. При такой комплекции уместнее было бы спортивное ядро или на худой конец весло. Девица повела широкими плечами и махнула рукой в сторону профессора Аристархова.
Не в силах больше стоять на месте, Лена очнулась и стала медленно пробираться к выходу из класса, прижав к груди холст. Профессор повернулся к вошедшему и внимательно слушал, что тот говорил ему вполголоса. Лене казалось, что звуки замерли, и в полной тишине все слышат, как бьется ее сердце.
«Спокойно, спокойно», – твердила она себе, но уже подступал к горлу животный ужас, и она боялась, что сорвется, побежит по коридору, крича во все горло. Она опустила глаза, выскользнула за дверь и пошла, стараясь не ускорять шаг. В голове стучала только одна мысль: избавиться от проклятой картины и бежать отсюда, куда глаза глядят. Сто раз пожалела она, что поддалась на уговоры соседки Надежды Николаевны. Нужно было оставить картину там, в темном сыром подвале, и пускай бы она там сгнила или крысы разгрызли.
