Прозвище «Сорви-голова» не сходило с их уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения.
— Сорви-голова!» Так это Сорви-голова?.. Бедный парень!
— Смотрите, да он совсем и не боится. Ну и храбрец!
— Хотите пари, Руссел? — предложил майор. — Ставлю десять фунтов, что этот мошенник пустится наутек, как лисица от гончих, и его с одного маху подколют чуть пониже спины.
— Идет! — смеясь, ответил драгунский офицер. Взвод стоял в двухстах метрах.
— Колоть! — проревел сержант. — Вперед!
И взвод помчался бешеным галопом…
На Жана Грандье несся ощетинившийся пиками, сверкавший сталью смерч людей и коней.
Сорви-голова заслонил ранцем грудь и, крепко упершись расставленными ногами в землю, ждал удара.
И удар не заставил себя ждать. Ужасный удар!
Сорви-голова почувствовал, что его буквально подбросило в воздух, он два или три раза перекувырнулся и тяжко рухнул на землю.
Его левое плечо было изодрано, правая рука сильно кровоточила. Но все же ранец отвел и ослабил удары, направленные в грудь.
Под крики «ура» уланские кони молнией пронеслись мимо, даже не задев Жана. — Вы проиграли, Колвилл! — воскликнул капитан Руссел — Этот мошенник ведет себя неплохо.
— Подождем, — с холодной ненавистью ответил майор.
Оглушенный падением и тяжело дыша, Сорви-голова с трудом встал и поднял свой разодранный ранец.
Он был намерен бороться до конца, а уланы не теряли даром времени: проделав быстрый поворот, взвод перестроился.
Снова раздалась команда сержанта:
— Колоть! Вперед!..
Первоначальное сострадание сменилось у них нездоровым любопытством. Вид крови пробуждал в человеке зверя.
Сорви-голова выпрямился усилием воли и крикнул:
— Трусы! Подлые, низкие трусы!.. — и снова упал, сбитый сокрушительным ударом.
Против всяких ожидании, ранец и на этот раз защитил его. Впрочем, уланы сами, рисуясь своим мастерством, старались попадать пикой только в импровизированный щит. Все, что было за ранцем, для них не существовало, они видели в Жане лишь осужденную на казнь жертву.
Несчастный мальчик совсем разбит. Одежда его изодрана в клочья, тело изранено. Он едва поднимается Его ноги дрожат и подгибаются, его налившиеся кровью глаза потускнели, а шум в ушах заглушает ироническое «ура» англичан. Ослабевшие руки уже не в силах поднять защищавший его до сих пор ранец.
Он понял, что все для него кончено, что спасенья нет; сейчас он будет растоптан безжалостным зверьем. Но у него хватило еще силы выпрямиться, скрестить на груди руки и с гордо поднятой головой, мужественно повернуться лицом навстречу уланскому взводу.
Мысленно он простился с жизнью, которая до сих пор так улыбалась ему, и послал последний привет своей сестре и своей горячо любимой родине, которую ему не суждено было больше увидеть.
И когда в третий раз прозвучала команда сержанта «Вперед!» — он ответил на нее возгласом:
— Да здравствует Франция!.. Да здравствует свобода!..
Пригнувшиеся к шеям коней уланы проскакали уже половину расстояния, отделявшего их от Жана. Еще несколько секунд — и омерзительное преступление совершится.
Но вдруг какой-то всадник на всем скаку врезался между уланами и их жертвой. Это был один из тех замечательных наездников, при виде которых невольно вспоминается легенда о кентаврах[49].
Всадник поднял хлыст и повелительно выкрикнул те слова, которые с равным успехом заставляют атакующих остановиться, а толпу — успокоиться:
— Стоп!.. Ни с места!..
Увидев генерала, — ибо всадник был английским генералом, — уланы так круто осадили коней, что те, вздыбившись, едва не опрокинулись вместе с наездниками.
Остановив своего скакуна в четырех шагах от пленника, генерал привстал на стременах и оказался на целую голову выше смешавших свои ряды кавалеристов. Красный от гнева и отчеканивая слова, каждое из которых хлестало, как пощечина, он прокричал:
— Подлецы! Подлые трусы, позорящие английский мундир! Какой офицер разрешил это гнусное дело?.. Отвечайте, сержант!
— Майор Колвилл, — произнес Максуэл, превозмогая страх.
— Прислать его ко мне! Немедленно! Сорви-голова окровавленной рукой отдал честь генералу. Тот в свою очередь поднес к козырьку каски пальцы, затянутые в перчатку, и, увидев перед собой мальчика, спросил его невольно смягчившимся голосом:
— Кто вы?
— Француз на службе бурской армии, — ответил пленник, держась почтительно, но с большим достоинством.
— Ваше имя?
— Жан Грандье, по прозвищу Сорви-голова, капитан разведчиков.
— Так, значит, это вы и есть знаменитый Брейк-нек?.. Поздравляю! Вы храбрец!
— Такая похвала и к тому. же из ваших уст, генерал… Я смущен и горжусь ею!
— Вы так молоды! Право же, любого пленника вашего возраста я тут же отпустил бы на свободу. Любого, да… Но вы слишком опасный противник и слишком много причинили нам неприятностей. Я оставляю вас в качестве военнопленного, но вы будете пользоваться всеми привилегиями, каких заслуживает столь храбрый враг.
Вконец обессилевший и оглушенный, Сорви-голова с великим трудом пробормотал несколько слов благодарности и тут же, страшно побледнев и мягко осев на землю, потерял сознание.
— Отнести этого юношу в госпиталь! — приказал генерал. — Я требую, чтобы о нем хорошо позаботились. Я сам присмотрю за этим. Слышали?.. А, вот и вы, майор Колвилл! За жестокую расправу с военнопленным пятнадцать суток строгого ареста. Сержант, командовавший «Pigsticking», лишается своего звания и переводится в рядовые уланы. Все уланы взвода назначаются на пятнадцать внеочередных полевых караулов. Вольно!
ГЛАВА 8 В вагоне. — На крейсере. — На рейде Саймонстауна. — Бегство. — Преследуемый акулами. — Лестница подземного хода. — Серое платье, белый передник и судки с провизией. — Оригинальное бегство. — Коттедж и англичанка. — Служанка на все руки
Капитану Сорви-голова было нанесено много ран, но ни одна из них не оказалась тяжелой. После пятнадцати дней лечения в госпитале почти все они зажили. Приказ спасшего его генерала строго выполнялся, благодаря чему в течение двух недель Жан был предметом особого внимания врачей, что, разумеется, немало способствовало его быстрому выздоровлению. В душе поднявшегося с постели Жана навсегда осталось чувство бесконечной благодарности к великодушному джентльмену.
Теперь в качестве военнопленного Сорви-голова разделял участь трехсот буров, плененных в начале осады Ледисмита. Присутствие их в осажденном городе представляло немалую обузу для коменданта города, ибо, несмотря на бдительный надзор, буры то и дело бежали, рискуя жизнью. Для большинства беглецов дело кончалось трагической смертью. Зато те, кому удавалось ускользнуть, доставляли осаждавшим важнейшие военные сведения.
