— Мины, — повторил слова Князькова старлей. — Сейчас…
Договорить он не успел. Первая мина рванула с перелетом. Зато вторая, словно предупреждая, взорвалась недалеко от горящей танкетки. Человек двадцать шарахнулись вдоль по дну оврага, но ударила целая минометная батарея. Четыре почти одновременных взрыва подбросили, раскидали несколько человек бегущих. Кто-то закричал от боли. Люди шарахнулись назад. Одни ложились на землю, другие побежали вниз к дороге, но мины рвались так часто, словно их выпускали из пулемета. Вначале по четыре, потом — парами, накрывая овраг в разных местах.
Старлей уже не гнал людей в атаку, а кричал, показывая наганом направление вправо, где овраг постепенно сужался и темнели многочисленные промоины по склонам. Взрыв выбил у него наган вместе с кистью руки и обрывком ремешка, осколки изрешетили тело, превратив шинель в клочья. Ротный упал, а двое бежавших к нему бойцов влетели прямо в столб взрыва. Мы полезли под танк. Князьков, бледный, но почти спокойный, торопил:
— Быстрее. Переждем обстрел под танком и сразу вперед.
К нам втиснулись еще двое пехотинцев. Человек семь залегли вокруг — хоть какое-то укрытие. Мины продолжали падать. Такого минометного огня я еще не видел. Столбы земли и дыма плясали, как хоровод смерчей. Осколки доставали и бегущих, и лежавших на земле. Бойцы, ошалевшие от грохота, разбегались кто куда. Часть бежали вверх, вдоль оврага, куда успел показать погибший старший лейтенант. Другие — вниз, к дороге. Многие бросились назад, рассчитывая нырнуть за бугор, окаймляющий овраг.
На самой верхушке их доставали пулеметные трассы, и большинство скатывались вниз или оставались неподвижно лежать. Творилось что-то невообразимое. Осколки пронзали живых и мертвых. Одна из мин взорвалась рядом с танком. Кого-то убила, разорвав на части. Двое вскочили и кинулись убегать. Что с ними стало, я не знаю, потому что очередная мина ударила прямо в башню танка. Броня приняла, погасила удар, а я успел подумать: слава богу, что успели закрыть люки. В танке оставалось достаточно снарядов, чтобы разнести всех нас.
Осколок пролетел между колесами, ударил в колесо другого борта. Рядом стонал и всхлипывал раненый. Минометный огонь прекратился. Мы выжидали. Затем по одному стали выбираться из-под танка. Никогда не забыть мне этого оврага. Воронки усеяли дно и склоны. Вокруг лежали изорванные тела убитых, ворочались, звали на помощь раненые. Тот, который лежал рядом с танком и плакал, лежал с окровавленными ногами.
Я помог стянуть ботинки, размотать обмотки. Можно сказать, парню повезло. Штук десяток осколков врезались в толстые подошвы ботинок, располосовали обмотки, шаровары. Федор ловко, двумя пальцами, выдернул один, другой осколок из ноги. Раненый вскрикнул.
В этот момент в овраг посыпались пехотинцы, которые прорвались вперед, но угодили под пулеметный огонь. Спастись из передовых батальонов удалось очень немногим. Они бежали прочь, не собираясь останавливаться, но политрук с перевязанной грязным бинтом ладонью отпихнул одного, другого, махая пистолетом.
— Куда, бздуны хреновы! Здесь оставаться. Оборону держать будем!
Но люди бежали, обтекая его, не обращая внимания на крики и пинки. Те, кто перемахнул овраг, снова попали на вершине под пулеметный огонь. Шарахнулись назад, оставляя убитых. К ним на помощь пришел Князьков с моим автоматом. Врезал очередью под ноги бежавшим. Кто-то, взвыв, покатился клубком, зажимая ступню.
— Всем на склон! Занимать оборону! Сейчас придут танки.
Взяли себя в руки сержанты, подгоняя бойцов. Оказалось, по пятам отступающих шла немецкая пехота, тяжелый бронетранспортер и маленький броневик. По крайней мере три пулемета, не считая тех дальних, на позициях, стреляли, добивая отставших бойцов. Это были остатки первого и второго батальонов из полка Урусова. Я нашел свой мешок с дисками, оставшийся на склоне, и открыл огонь. Неподалеку бил еще один ручной пулемет, хлопали винтовочные выстрелы.
Немецкая пехота приотстала, но бронированные машины срезали, как косой, все, что поднималось над краем оврага. Боец шагах в трех от меня закричал и покатился вниз. Сразу двое или трое сползли пониже. Я попытался высунуться. Вроде не заметили. Но едва я выпустил очередь, как рядом зашлепали, завизжали пули.
— Гранаты! Нужны гранаты!
Кто это кричал? Не знаю. Экипаж бронетранспортера «ганомат» бил с расстояния ста шагов из крупнокалиберного пулемета за щитком и сразу из пяти-шести автоматов. Гранату на такое расстояние не добросишь. Наши бойцы сползли вниз и стреляли куда попало. Немецкие бронемашины замедлили ход, их обтекала пехота. Сколько времени надо, чтобы пробежать это расстояние? Минуту, две? А потом полетят вниз гранаты, и немцы начнут расстреливать нас сверху вниз. Если бы мог двигаться наш родной БТ! Я бы размолотил с ходу оба немецких гроба. Если бы… Четверо бойцов бежали цепочкой вверх по оврагу. Политрук стрелял им вслед. Один упал, остальные исчезли за дымом горящей танкетки.
Первые дни я терпеть не мог Князькова. За его кажущееся высокомерие, кожаную щегольскую куртку, пренебрежение к нам, новичкам. Но в этой ситуации он показал себя. И позже я буду замечать, что в смертельно опасной обстановке всегда (или почти всегда) находится человек, который берет командование на себя, сколачивает людей и, как правило, находит выход из самого безнадежного положения. Князьков был всего лишь лейтенант, а в этом гиблом овраге (его так и будут называть «гиблый») лежали, метались, ждали смерти не меньше двух сотен человек, многие из них раненые. Князькову помогал политрук, сержант Садчиков и все наши танкисты. Мы временно оставили свою «бэтэшку», тащили из люка гранаты, подбирали винтовки у погибших и раненых. Садчиков напихал за пояс штук шесть гранат и подгонял вверх бойцов.
— Не дрейфь! Иначе всем амбец!
Кто-то, отчаянно матерясь, щелкал затвором и лез вверх. Патроны вылетали из казенника впустую. Красноармеец не соображал, что дергает затвор, выкидывая целые, не выстреленные патроны. Но этим щелканьем обозленный, отчаявшийся мужик подгонял себя, и штык был его главным оружием.
— Огонь! Всем огонь! Бей гадов!
Кричали Князьков, Садчиков, незнакомый мне политрук, танкисты и десятки красноармейцев. Все понимали, что немцев требуется остановить на пятачке не ближе полусотни шагов. Иначе градом полетят ручные гранаты, которые вместе с огнем автоматов смахнут нас на дно оврага, а добить нас сверху будет совсем легко.
Десятки винтовочных, редкие пулеметные и револьверные стволы захлопали навстречу атакующей пехоте генерала Вейхса. Полетели гранаты. Слишком рано. Они падали с недолетом. Большинство бойцов просто не умели пользоваться гранатами, потому что их не учили. Тренировались на деревянных макетах. Нашу самую массовую в начале войны гранату РГД-33 требовалось перед броском встряхнуть, как градусник. Бойцы этого боялись. Вдруг тряхнешь сильнее, чем надо, и она рванет в руках. Многие швыряли гранаты, как камень. «Лимонки» были проще. Выдергивай кольцо и кидай. Да и то забывали дернуть кольцо. Все это происходило у меня на глазах. Но так было обидно!
Из брошенных гранат взорвалась едва ли треть. Но, причинив наступающим немцам даже небольшой урон, взрывы и разлетающиеся осколки заставили их замешкаться. Кто-то залег, кто-то уползал, зажимая раны. Но в атаке останавливаться нельзя. Это хорошо знали и наши бойцы, и немцы. Но все же атака на минуту-две замедлилась. И сразу усилился огонь с нашей стороны. Уже не осколки на излете, а пулеметные очереди и пули из трехлинеек находили свою цель.
На расстоянии шагов они не царапали, как осколки, а калечили и валили арийцев насмерть. Кто-то кричал от боли. Офицеры четкими командами устранили заминку в передних рядах. «Гансы» (тогда еще не укрепилась окончательно кличка «фрицы») бежали, как на учении, и хорошо начищенные штыки блестели холодно и остро. Немцы берегли своих людей, и такие атаки были нечасты. Просто они хотели быстрее добить остатки упрямых русских. Неграмотных, лапотных, не знающих даже, что такое туалетная бумага. Но умело бил их из «Дегтярева-пехотного» уже чему-то обученный сержант Федор Садчиков, вели огонь еще несколько ручных пулеметчиков. И я, успев выпустить за неделю пребывания на фронте с полдесятка дисков, стрелял хоть и торопясь, но целясь. И веер длинных очередей пусть изредка, но находил свою жертву.
Князьков с противогазной сумкой, набитой гранатами, швырял с задержкой по счету. «И раз…» Гранаты рвались точно, едва коснувшись земли, или даже в воздухе. Но так бросать гранаты умели немногие. Зато стреляли часто и дружно. Немцы снова залегли. Кто-то срезал офицера. Начали отползать назад те, кто не выдерживал или был легко ранен. Азарт, злоба при виде дрогнувшего врага окончательно взяли верх. Лязгая затворами, бойцы стреляли непрерывно, и никто в горячке не стопорился, когда погибал сосед, а рядом взрывала гребень очередь крупнокалиберных разрывных пуль. В бою наступил перелом.
