Ариадна Эфрон после горячих нобелевских дней сказала про Ольгу: «Эта недотрога превращается в бесстрашную тигрицу, когда защищает жизнь и честь Бори».
НЕДОТРОГА
Недотрога, тихоня в быту,Ты сейчас вся порыв, вся горенье.Дай запру я твою красотуВ темном тереме стихотворенья.
Посмотри, как преображенаОгневой кожурой абажураКонура, край стены, край окна,Наши тени и наши фигуры.Ты с ногами сидишь на тахте,Под себя их поджав по-турецки.Все равно — на свету, в темноте —Ты всегда рассуждаешь по-детски.
За беседой ты нижешь на шнур,Кучку с шеи скатившихся бусин.Слишком грустен твой вид, чересчурРазговор твой прямой безыскусен.<…>Разве хмурый твой вид передастЧувств твоих рудоносную залежь,Сердца тайно светящийся пласт?Ну так что же глаза ты печалишь?
1956 «ВО ВСЕМ МНЕ ХОЧЕТСЯ ДОЙТИ ДО САМОЙ СУТИ»
Подробный рассказ Ольги Ивинской:
С 1956 года наша жизнь с Борисом Леонидовичем в Измалкове полностью наладилась, стала упорядоченной и насыщенной, а доклад Хрущева на съезде
партии с разоблачениями преступлений Сталина и его окружения вызвали у Бори новый прилив сил и веры в нашу счастливую звезду. Роман «Доктор Живаго» написан, несколько экземпляров его было одето в переплет, и я отнесла их в редакции. Главную надежду мы возлагали на «демократа» Симонова, остававшегося главным редактором «Нового мира».
В разговорах измалковских соседей во время наших прогулок по берегу Самаринского пруда часто можно было слышать: «Это Борис Леонидович с женой прогуливаются». Тогда Боря говорил мне словами Юрия из романа: «Видишь, Олюшка, мы любим друг друга потому, что так хотят все вокруг. Наша любовь и для них радость и надежда на счастливую жизнь. Оттого и мне легко пишется, будто стихи выстроились „в ряд, гуськом, в затылок“ и раскрываются, как цветы в саду».
Когда стало известно, что роман закончен, к Борису Леонидовичу обратились с просьбой об издании «Доктора Живаго» из чехословацкого издательства и польского журнала. Позже польский журнал «Опинион» опубликует несколько глав из романа.
Госиздат предложил издать однотомник стихотворений Пастернака, и Боря принялся за него с охотой. Начал он с того, что стал безжалостно отбрасывать все старые стихи, считая их усложненными, надуманными и вычурными. Мы с Николаем Банниковым[116] всеми силами сопротивлялись этому произволу Бори. Особенно удалась моя уловка пристыдить Борю ссылкой на эссе Цветаевой «Световой ливень», где она восхищенно отзывалась о стихах Бориса 1912–1920 годов, назвав его лучшим поэтом России с будущим. Тогда Пастернак согласился включить часть старых стихов в сборник. Он также хотел поместить в сборник весь цикл стихов Юрия под названием «Стихи из романа в прозе».
Пастернак с увлечением писал «Автобиографический очерк» как введение к сборнику, с подробными комментариями к стихам. В мае 1956-го Боря передал рукопись романа итальянскому коммунисту, сотруднику радио в Москве Серджо Д’Анджело, разрешив, если роман понравится, напечатать его в Италии, во Франции и в Англии.
Костя Богатырев рассказал мне, что присутствовал на Большой даче, когда Пастернак говорил итальянскому профессору Гатто, что пойдет на любые неприятности ради опубликования романа. Борис Леонидович поверил в неотвратимость перемен и свободы. Казалось, жизнь прекрасна и удивительна, и окрыленный поэт пишет в Измалкове знаменательное стихотворение «Во всем мне хочется дойти до самой сути».
Ирина в своей книге «Пастернак и Ивинская» вспоминает день рождения первых строк этого стихотворения.
Зима. На даче Кузьмича в Измалкове ожидают прихода Бориса Леонидовича. Ирина пишет:
Зимой, когда можно было идти прямо по льду пруда, дорога занимала минут пятнадцать-двадцать. Хорошо было из промозглой, морозной темноты попасть в три квадратных метра нашего теплого и уютного жилья, освещаемого оранжевым шелковым абажуром, привалиться спиной к жаркой печке, около которой дремали разомлевшие кошки.
Синий сугроб завалил окошко, оставив лишь в верхнем углу его немного места для потрясающе круглой высокой зимней луны. Мы с мамой сидим, поджав по-турецки ноги, на каком-то подобии тахты. Каждый звук за окном слышен четко и гулко. Вот — торопливая пробежка мимо окна, стук обледенелых лап по крыльцу, и в комнату влетает, распугивая кошек, замерзший мокрый Тобик[117], часто сопровождающий Бориса Леонидовича в его прогулках. В конце палисада движется желтое пятно фонарика, и на крыльцо поднимается, обязательно отряхнув веничком белые круглые валенки, Борис Леонидович. Помогаем ему раздеться. Скоро от горячего воздуха лицо его делается красным, глаза блестят, он кажется фантастически молодым. Мы выслушиваем целый монолог о том, как поразил его своей непререкаемой законченностью строй озаренных луной сосен, как родственны поэзия и мир природы, что стихи надо писать так, как сажают деревья. <…>
И ему хочется написать об этом, связав поиски законченности в мире слов и в мире растений. <…> Он читает обрывки строк: «Я б разбивал стихи, как сад…» — эта строчка родилась первой. Мама подсовывает ему карандаш и лист бумаги, на котором записывается одна строка, потом другая.
<…> Когда Борис Леонидович уходит в сопровождении Тобика, мы долго видим желтое пятно, прыгающее по синим сугробам и исчезающее на том берегу пруда[118].
***
Во всем мне хочется дойтиДо самой сути.В работе, в поисках пути,В сердечной смуте.
О, если бы я только могХотя отчасти,Я написал бы восемь строкО свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,Бегах, погонях,Нечаянностях впопыхах,Локтях, ладонях.<…>Я б разбивал стихи, как сад.Всей дрожью жилокЦвели бы липы в них подряд,Гуськом, в затылок.
В стихи б я внес дыханье роз.Дыханье мяты,Луга, осоку, сенокос,Грозы раскаты.<…>Достигнутого торжестваИгра и мука —Натянутая тетиваТугого лука.
1956 ВРЕМЕНА ГОДА В СТИХАХ ПАСТЕРНАКА
В один из дней нашей встречи на Вятской улице я спросил у Ольги Всеволодовны:
— Пастернак написал столько замечательных стихов о разных временах года, и все же какое время года он любил больше других?
Ивинская задумалась ненадолго:
Пожалуй, Боре ближе была осень. Многие гениальные поэты предпочитали осень. Но объяснял он это в большей мере тем, что осенью мы становились свободнее в ежедневных встречах в Измалкове — все домашние перебирались в Москву. «Природа во всяком своем периоде расцвета или увядания всегда неожиданна и прекрасна, как женщина», — говорил Боря, читая мне новое стихотворение. Например, стихотворение «Весна в лесу» было написано после его поиска короткого пути с Большой дачи ко мне в Измалково. Он шел ко мне ранней весной, когда еще властвовали заморозки. Борин путь вился по извилистой тропинке, проходя через калитку в темном углу сада Большой дачи, среди уже сереющих пятен наполовину растаявшего снега.
Из этих серых снежных бугорков вылезал на божий свет мусор, торчали ветки, упавшие зимой с деревьев, и темнела пожухлая листва. Спустившись в овраг к речке Сетуни, Боря переходил ее по узкому мостику и поднимался вверх некрутым косогором прямо к главному шоссе, ведущему ко мне в Измалково.
В ясные весенние дни, когда воздух был чист и прозрачен, а солнце сильно припекало, Боря шел быстро, сняв шарф и распахнув пальто. На кузьмичевском дворе его ждала встреча с ярким петухом и сонмом кур, клевавших первую зеленеющую травку. Я встречала распахнутого Борю, и после объятий и поцелуев мы часто садились рядом на уже прогретое солнцем деревянное крылечко и, тесно прижавшись, любовались оживавшими под солнечными лучами землей и садом.
Помню, проходило немного времени, и солнце перекатывалось за крышу дома, а нас накрывала тень. Становилось зябко и прохладно, что заставляло нас еще теснее прижиматься друг к другу. Тогда Боря непременно напоминал: «Как мудро говорит народ о ранней весне: наступил марток — надевай сто порток».
Конечно, такие зарисовки попадали в светлые и живые стихи Бори: «Весна в лесу», «Заморозки».
ВЕСНА В ЛЕСУ
Отчаянные холодаЗадерживают таянье.Весна позднее, чем всегда,Но и зато нечаянней.
С утра амурится петух,И нет прохода курице.Лицом поворотясь на юг,Сосна на солнце жмурится.<…>В лесу еловый мусор, хлам,И снегом все завалено.Водою с солнцем пополамЗатоплены проталины…
1956 «СТОГА»
Рассказ Ольги Ивинской:
