– Американский, – усмехнулся доктор. – Дешевка. Их можно встретить по всему миру. За деньги готовы на все. По-моему, даже на суицид. Кто-то очень сильно невзлюбил вас, Тихон Андреевич.
– Полтора миллиона долларов или около того, – заметил следователь. – Средняя стоимость заказного убийства за границей. Это около двух тысяч рублей по последнему курсу. Так что вы, батенька, поосторожнее там, на Востоке. После первой неудачи заказчик, как правило, нанимает действительно качественных профессионалов, иногда даже японских. И тогда уже все. Снимай мерку, полезай в гроб и гадай, кто поспеет раньше – убийца или священник.
Дмитрий осторожно посмотрел на Николая. Юноша стоял возле двери, эту стойку Поликарп Матвеевич считал подходящей для общественных мест. Показная расслабленность, подчеркнутая безобидность сочеталась с повышенной концентрацией внимания. Дмитрий чувствовал, как Николай осматривает каждый уголок, каждый предмет. Сначала визуально, затем психотехнически. Тщательно до одурения. Интересно, зачем ему держать в памяти весь этот кровавый коллаж?
– Записей об этом человеке в полицейском управлении Москвы не имеется, – заявил следователь, вставая на колени перед диваном. – У меня фотографическая память на лица, картотеку помню наизусть, сводки просматриваю раз в неделю. Так что и тут тупик. Паспорт на имя Полиграфа Полиграфовича, поддельный. Качественная одесская подделка, только вот и это не след.
Под диваном обнаружились газовая зажигалка, десяток крапленых карт и чей-то монокль.
– Заказные убийства, – продолжал следователь. – Это бич эпохи. В былые годы люди не доверяли реализовывать свои агрессивные желания другому. Терпи или делай сам. Эх, зря все-таки в Европе дуэли запретили. Мелкий с тех пор народ пошел, с гнильцой.
– А в этой самой Америке дуэли до сих пор распространены, – возразил доктор, отвлекаясь от записи в блокнот причин смерти бармена. – И народ там ничуть не лучше нашего. Не в дуэлях дело и не в рыцарских кодексах. Грязь внутренняя происходит от грязи внешней. И наоборот. Посмотрите на то, как чадит труба какого-нибудь завода – она производит не только товары, но и злых людей. Люди дышат грязью, пьют грязь, видят вокруг тоже грязь. Так откуда взяться чистым нравам?
Дмитрий вспомнил серые контуры московских домов, горожан, предпочитающих одежду темных цветов, усталые лица шереметьевских грузчиков, загружавших «Ломоносова» углем в дорогу.
– Изнутри, – буркнул следователь, поднимаясь на ноги и отряхиваясь от пыли. – Нравственная чистота всегда берется изнутри. Потому как наружная нравственность это лицемерие и обман. Вот посмотрим на нашу знаменитость…
Кивок в сторону носилок, на которых лежало тело погибшего банкира.
– Его дважды называли самым честным человеком города, в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом и в тысяча девятьсот восемьдесят девятом годах. Газетчики превозносили его на все лады, вкладчики гордились тем, что теперь их деньги в надежных руках. И что же мы находим у покойного в карманах? Две колоды крапленых карт! Покойный не любил проигрывать, а тот, кто мухлюет в игре, нечист на руку и в жизни. Вот вам и наружная нравственность.
«Не буду спорить, – подумал Дмитрий. – Начнешь спорить – обязательно скажешь или глупость, или гадость. Так уж повелось в наших спорах. На стороне добра выступает глупость, а зло подпитывается от правды. Люди…»
Дмитрий полагал себя мизантропом. Вдали от западной цивилизации, от театров, выставок и прочей общественной жизни умеренная мизантропия выглядела благородно. В Петербурге мизантропии был нанесен культурный удар, в Москве – удар этический. Считать себя человеком нормальным, добрым, качественным – не каким-то там человекоподобным – и при этом не любить людей оказалось невозможно. Грязь вокруг и нравственность изнутри. И следователь, и сопровождавший его доктор, так похожие вместе на персонажей Артура Конан-Дойла, были правы.
Дмитрий посмотрел на прислушавшегося к разговору Николая. Юноша слушал и не слышал того, что сумел услышать он, взрослый психотехник, страдающий от мизантропии. Стоило взглянуть на людей, на незнакомых, субъективно безымянных людей и спросить себя – правда ли, человечество можно любить? Заслуживает ли оно любви каждого из нас, или же только всепрощающий и всевидящий Господь способен глядеть на него без отвращения?
«Проверю, – подумал Дмитрий. – Обязательно проверю. На первой же остановке после Москвы».
Так получилось, что Ксения была уже знакома с профессором Ворониным. Сергей Владимирович присутствовал в школе, когда она приходила в сознание после трехсуточного обморока, внимательно следил за состоянием защитных восковых свеч в ее комнате, тщательно вглядывался в висевшее возле входа зеркало и вообще – постоянно смотрел куда-то не туда. Даже когда его взгляд вроде бы пересекался с чужим, нельзя было с уверенностью сказать, что именно видит в этот момент Воронин – настоящее или же один из вариантов будущего. Чувство это для человека непривычного, а тем более для незнакомого с Мастерством было не из приятных. Наверное, потому Сергей Владимирович предпочитал повсюду носить темные очки, которые надевал при первых признаках дискомфорта у собеседника.
– Я смотрю, ты уже оправилась от того прискорбного случая, – заметил Воронин, стоило Ксении появиться на пороге кабинета сэнсэя.
Когда профессор успел рассмотреть румянец на ее лице и горящие от предвкушения чего-то хорошего глаза, девушка не знала. Футуроскопия. Заманчивая, коварная психотехническая дисциплина. Лежащая на грани между настоящим и всем остальным.
– Мы хотели тебя поздравить, – поспешно произнес Поликарп Матвеевич. Он явно не хотел, чтобы хорошую новость между делом сообщил Воронин. По мнению сэнсэя, хорошие новости были достойны торжественного окружения, отдающего театральностью и сопровождаемого положительными эмоциями. – Сегодня пришло разрешение обучать тебя здесь. Отныне ты – ученица мариенбургской частной школы психотехники. Ура!
С речью Поликарп Матвеевич постарался на славу. Он как будто и не повышал голоса, но последние фразы прозвучали как-то весомо, а заключительное «ура» даже сопровождалось трехкратным эхом.
– Мне поручено обучать тебя футуроскопии, – воспользовался драматической паузой сэнсэя профессор Воронин. – Я надеюсь, что в будущем ты станешь одним из мастеров этого редкого искусства. А пока буду регулярно, дважды в неделю, приходить к Поликарпу Матвеевичу в гости или – а это случится не раньше весны – стану приглашать тебя в Университет. У меня там оборудован неплохой тренировочный кабинет.
Собственный учитель футуроскопии! О такой роскоши Ксения не смела даже мечтать. Пределом ее желаний было разрешение посещать лекции Воронина по этому предмету, пускай в составе целой группы или даже потока. Искусство футуроскопии действительно считалось одним из самых редких. В приграничном городке, где Ксения провела все свое детство, не проживало ни одного мастера или подмастерья футуроскопии. Первый ее сэнсэй рассылал письма по соседним населенным пунктам, но способных заглядывать в будущее «психов» не встречали и там. Бабка Прасковья шестидесяти двух лет от роду в расчет не принималась. Прасковья никогда не обучалась психотехнике. Контролировать свои провидческие способности она научилась только в сорок шесть лет, после того как поняла, что после обильного принятия внутрь ядреного сибирского самогона изо рта исторгается не полный бред, а точные предсказания, перемежаемые жалобами на погоду и родственников.
Выбор между Прасковьей и лицензированным преподавателем Государственного Университета психотехники родители сделали мгновенно.
– Как осень наступит, так сразу и поедешь! – хлопнул ладонью по столу отец, и на этом все сомнения в семье пресеклись на корню.
Планы нарушило кошмарное нападение на гарнизон. Сколько еще она будет вспоминать тот день? Всю жизнь? И что страшнее – помнить или обрести успокоение в забвении?
– Собственно говоря, – донесся до Ксении голос Воронина, – самое первое занятие мне бы хотелось провести с тобой прямо сейчас. Ты не возражаешь?
Положительно, сегодняшний день по концентрации чудес на единицу времени выходил на первое место. В ежегодном зачете, а может, и в многолетнем.
– Я пока пройду в тренировочный зал. – Еще до того, как девушка смогла подобрать слова, Поликарп Матвеевич встал из-за стола. – А то эти ученики снова придумают очередную фуфайку из воздуха…
– Садись, – попросил Сергей Владимирович и даже пододвинул Ксении только что оставленный сэнсэем стул. – Для начала нам надо серьезно поговорить.
Письмо догнало меня в Перми. Поскольку «Михайло Ломоносов» стал местом преступления, нам с Тихоном Андреевичем пришлось пересесть на «Владимира Вернадского», более скоростного, но менее комфортного. Впрочем, после того происшествия меня в кают-компанию можно было затащить только силком. Образ погибшего бармена преследовал меня во снах. Если бы моим соседом по-прежнему оставался впавший в запой, вечно храпящий во сне сибирский промышленник, шокотерапия от моих ночных вскрикиваний могла бы ему помочь. Неоднократно я просыпался оттого, что мой собственный крик оказывался слишком громким для дальнейшего сна. Кульминацией ночных кошмаров стало письмо Поликарпа Матвеевича.
