Чему же тогда радоваться? На что надеяться? На перспективу быстрого карьерного роста? Со взвода на роту, с роты в штаб батальона, оттуда — скок в Высшую Академию Сухопутных Войск, а оттуда уже (и навсегда) — в коридоры Главного Штаба СВ?
Ага, держи карман шире! В Кантемировке все молодые офицеры — чьи-то сыновья, племянники, внуки. Отпрыски промышленной меритократии державы, генералитета, ведущих философов и культурологов. Их всех нужно двигать! Именно туда: на роту, на батальон, в Высшую Академию.
Впоследствии, вспоминая те четыре года, Константин никак не мог понять, как же получилось, что он прожил в Кубинке — с ее убаюкивающей, кастрирующей атмосферой летаргического армейского довольства — так долго. Учения, боевая подготовка… Снова учения… Снова боевая подготовка… Отпуск на Сокотре…
Справедливости ради следует сказать, что все эти четыре года Растов добивался нового назначения.
Однако его просьбы в штабе дивизии упорно игнорировали.
Еще бы не игнорировать, когда сама Мария Ивановна Растова очень-очень попросила!
Парадоксально, но лишь трагическое исчезновение Кеши — он поехал к друзьям в Крымскую астрономическую обсерваторию, и больше его никто не видел — помогло делу сдвинуться с мертвой точки.
Мария Ивановна слегла с инфарктом, нежданно ослабив хватку на шее старшего сына. И Константин, долго копивший силы для решительного рывка подальше от мертвящей скуки Подмосковья, наконец добился перевода.
Его вызвал к себе генерал Долгов.
— Хорошо. Кубинка тебе не нравится. И где же ты хочешь служить в таком случае? — не скрывая сарказма, осведомился благообразный до карикатурности генерал Долгов, с удовольствием посасывая трубку.
— Хочу в колониальную дивизию. Чтобы реальные задачи, чтобы марши по пятьсот километров! Хочу показать, на что способен! Доказать всем, что учился не зря! — выпалил Константин.
Он действительно всего этого хотел. Хотя от десятков и сотен повторений — устных и письменных — эти важные слова в его восприятии несколько подзатерлись.
— Дурак ты дурак, старшой, — беззлобно произнес Долгов, отворачиваясь к окну, за которым буйно плескал фонтан, копия одного из петергофских. — Не был бы дураком, не строчил бы прошения куда попало. А подождал бы чуток, до следующего года…
— В следующем году мне будет тридцать один, — мрачно сказал Растов, сверкнув глазами. — А я ничего, считай, не видел, кроме унитазов с подогреваемыми сиденьями и стриженых лужаек.
— А мне семьдесят один. И что? Сын в прошлом году родился! — Долгов пожал плечами и невозмутимо продолжил: — Так вот: в следующем году я бы поставил тебя на роту. А так — хрен тебе в сумку и два сбоку, а не рота…
— Но меня же все равно переведут, верно?
— Переведут, да, — выпуская опрятное облачко сизого дыма, кивнул Долгов, осанистая аллегория аристократического спокойствия. — И хотя я этого вроде бы знать не должен, я тем не менее знаю: переведут тебя в 505-й отдельный танковый батальон.
— А куда, если не секрет?
— На задворки цивилизации. Планета Каталина… Она в Тремезианском поясе, если что.
— А город… какой? — Лицо Растова глуповато сияло.
— Город с названием ненашенским. Порт-Чапетон.
— Разве это русский город?
— Конечно, нет. И Каталина не русская. Однако наверху постановили, что нам правильно иметь свой палец в каждой заднице. И мы сейчас по мере сил эти пальцы засовываем… Превозмогая, так сказать, врожденную брезгливость…
Растов взволнованно переступил с ноги на ногу. Ему прямо-таки не терпелось.
— Вот чему ты сейчас радуешься, Костя? Чему? — Долгов смотрел на Растова как на тяжелораненого. — Там, на Каталине, тебе ни сауны в казарме не будет, ни псковского кальвадоса в баре. Там — антисанитария. Там — проходимцы, пираты. Даже работорговля, по слухам, в кое-каких местностях… Убить могут!
— О такой атмосфере я и мечтал, когда в танкисты шел! — брякнул Константин, глядя на генерала с сыновней благодарностью.
На Каталине все было почти так, как описывал бывалый Долгов.
Разве что сауны там кое-где все-таки были. Как Европейскую Директорию ни ругай, но с гигиенической культур-мультур у ее граждан было все в порядке.
Именно на Каталине Растов впервые нашел то, что искал в военной службе: возможности выражать себя неостановимым действием, а еще — счастье быть «некорректным» и бескомпромиссным. В Порт-Чапетоне он впервые познал настоящее боевое братство.
Стоит ли удивляться, что именно на Каталине Растов впервые в жизни женился?
Его избранницей стала польская девушка Беата.
Она была студенткой местного медицинского института, и Растов, будь он более склонен к откровенности с самим собой, наверняка признался бы себе, что внешне Беата похожа на Нину Белкину, как двоюродная сестра. А может быть, и как родная.
Беата была младше Растова на тринадцать лет. Она без устали смаковала это обстоятельство и даже просила Растова называть ее «доченькой» — бедняжка выросла со взбалмошной матерью-одиночкой. Беата любила повторять, что ее «заводят» взрослые мужчины. (Выражение «Меня это заводит» Беата обожала и применяла даже в отношении яичницы с ветчиной.)
Отношения с Беатой были исполнены суховатой гимнастической страстности. Но как только заканчивались дела постельные, Растову было совершенно не ясно, о чем говорить.
Неясно это было и Беате. Возможно, поэтому они говорили нечасто, да и то через переводчик «Сигурд».
Растов знал по-польски только «курва мать» и «Ешчэ Польска не згинэла». В отличие от большинства еврограждан, Беата учила в школе испанский, а потому знала по-русски меньше минимума: «пожалуйста» (она произносила это слово с ударением на у), «Как мне пройти на Красну площаць?» и «Как тебья зовут?»
Растов был все же не настолько влюблен и малоопытен, чтобы сочетаться браком при таких огорчительных обстоятельствах. И он никогда бы не сделал предложения, если бы в гости к Беате не прилетела из экваториального городка ее слоноподобная маман, пани Кристина.
— Ты почему на ней не женишься, негодяй? Что тебя в ней не устраивает? Посмотри на нее! Цветочек! Умница! И профессия в руках! Чем тебе не жена? — грозно поинтересовалась пани Кристина у Растова, хлопнув за раз сто пятьдесят грамм водки. (Дело было во время их первого совместного обеда, и Беата как раз унеслась «пудрить носик».)
Растов пожал плечами: мол, сам не знаю, что тут может не устраивать — и тоже хлопнул сто. Закусил длинным, как ладонь, огурцом. Хрусь-хрусь.
— Ты, Константин, должен немедленно узаконить ваши отношения! Не то я буду жаловаться! Начальству твоему! Жаловаться, да-да! Придумал тоже — с моей принцессой как с шалавою какой! Ишь! А с виду — порядочный человек! Офицер!
Растов нахмурил свои широкие котиковые брови и обнадеживающе кивнул пани Кристине — мол, «все будет норм». «Принцессу» и «цветочек» обижать не намерен.
Через неделю они обвенчались по католическому обряду в неусыпном присутствии пани Кристины и закадычного друга Растова, лейтенанта Мальцева. Их свадебный пир был скуден и скучен, как инструкция к кипятильнику.
Родителям Растов о своем внезапном бракосочетании не сообщил.
Вначале рассчитывал: скажет как-нибудь при случае (он ненавидел разговоры по X-связи и старательно избегал их). А потом подумал: зачем в принципе говорить? Ведь все равно отцу обо всем доложат желающие выслужиться соглядатаи, которых вокруг него пруд пруди!
Расчет Растова оказался правильным: Марии Ивановне доложили о событии на следующий же день.
Однако в разговорах с сыном она ни разу не упоминала о том, что в курсе, и не просила познакомить с избранницей. Хранила многозначительное молчание.
«Такая свадьба — это просто шутка, игра… Наиграется — разведется». Вот что означало это молчание.
В то же время Мария Ивановна приложила немало усилий к тому, чтобы информация о женитьбе «старшего сына А. П. Растова на польской студентке» не просочилась в прессу. Особенно — в зарубежную прессу. И, надо сказать, преуспела.
Когда Константин развелся с Беатой, — а произошло это через девять месяцев ровно, — об этом тоже почти никто не узнал.
А через две недели после развода Константина перевели на планету Грозный.
Глава 4 СНОВА НИНА БЕЛКИНА
2621 г. Город Новогеоргиевск Планета Грозный, система СекундаНа Грозный Константин Растов отправился не один-одинешенек, но в составе своего родного 505-го отдельного танкового батальона.
Батальон влили в состав переводимой на новые штаты 4-й танковой дивизии (евроаналитики писали: происходит скрытое стратегическое развертывание в преддверии неминуемой войны).
