Так вот и придется грядущим историкам восстанавливать картину эпохи, руководствуясь, прежде всего кладбищенскими монументами, телевизионными сериалами и литературно беспомощными бульварными изданиями. А могут ли эти, безусловно, коммерчески состоятельные, но какие-то неприкрыто прикладные формы искусства отразить время во всей его полноте? Наверное, нет. Потому что в полированном граните надгробного памятника ничего, кроме кладбищенского пейзажа не отражается и отразиться не может. А уж про телесериалы я и вовсе не говорю, ну кто, скажите, воспринимает их всерьез?
А между тем, времена эти были воистину эпическими, они бурлили и скворчали, как задница грешника на адской сковороде, или спина незадачливого кооператора под китайским утюгом «Филипс», направляемого жестокой рукой героя смутного времени.
Автор ни в коем случае не оправдывает насилия, но и не считает его чем-то из ряда вон выходящим. Просто автор не верит в искусственное облагораживание человечества. Поведение человека как такового очень даже зависит от того, чем ему предлагается гордиться. Если человеку предлагается гордиться исключительно количеством денег, то и поведение этого человека будет соответствующим. Юный лоботряс, удирающий на краденом автомобиле от милиции, мог бы при других общественных приоритетах стать летчиком-испытателем. Но не стал и не станет, потому что, обладать крутой тачкой — это престижно, а быть летчиком-испытателем, в смутное время — так себе.
Но это так, лирика, просто автор не знает с чего начать.
Итак, в небольшом подмосковном городке, пусть он называется, скажем, «Растюпинск», жили-были три брата-братка.
Происхождение их было самое обыкновенное. Отец — инженер на Растюпинскском заводе оптических металлоизделий, продукция которого была хорошо известна армиям всего мира, мать — учительница.
Комсомольским прошлым братья не грешили, поэтому говорить о типичности их судьбы в мире новорожденного капитализма, не приходится. Капитализм, как известно, подобно акуле, рождается с зубами и сразу начинает жрать, провоцируя защитные мутации у прочих существ. Если окружающие не успевают отрастить себе достойные клыки, шипы и прочие защитные приспособления, то тем хуже для них. Если хочешь выжить, то перво-наперво, прикончи в себе созерцателя. Найди и убей, а не то схавают! Так и вершится эволюция.
Старшего из братьев звали Даниилом. Не Данилой, заметьте, а именно Даниилом. Хотя, конечно, все путали и сбивались на Данилу, или того хуже — Даньку. С детства Даниил-Данила-Данька проявлял недюжинные способности к точным наукам, к механике, инженерии и электронике, с блеском окончил престижный технический институт и устроился работать в родном городе на том же РаЗОМете. Чего он там изобретал нам неведомо, потому что существовало тогда еще понятие государственной тайны, но уважали его сильно.
Так сильно, что до руководящих должностей не допускали. И правильно, если талантливого человека на руководящую должность поставить, то кто тогда изобретать будет? И работать тоже будет некому. Вот то-то же! В России ведь начальником всегда ставят человека, который ни в чем толком не разбирается, зато на других покрикивать горазд. Про таких индивидуумов так прямо и говорят, большой-де у него опыт руководства. Хоть чем руководить может, и все ему по фигу!
Смешно было Даниилу глядеть, как другие карабкаются вверх по служебной лестнице. Так он и посмеивался годов до сорока, а потом что-то у него с чувством юмора случилось. Видит, те, над кем он посмеивался, им же и командуют. Так что очень скоро смеяться стало не над кем. Разве что над самим собой, а это оказалось не так уж и интересно.
А потом и вовсе стало тоскливо. Особенно, когда в ведомости на зарплату расписывался. Стал он по разным злачным местечкам похаживать, на работу опаздывать. Раз выговор, два предупреждение, три — прогрессивка долой. Видно постарел Данила-мастер, раз судьба к нему спиной встала, дескать, гляди, дружок, какая у меня коса да попа, да руками трогать не моги. А зарплаты и вовсе платить перестали. Опыт-то руководства у заводского начальства большой-пребольшой, да толку мало.
Вот и не выдержал однажды Даниил, протянул руку, ухватил стерву-судьбу за косу, да и рванул, что было мочи. Дескать, что же ты зараза лица не кажешь, или вовсе забыла, какая у нас с тобой раньше любовь была?
Повернулась-таки к нему судьба-судьбина лицом. То есть, не совсем лицом, а так, наполовину. В общем, боком. А Даниил, как увидел, какое лицо у судьбы, так и обмер. Понял, что она к нему спиной не из пустого гонора поворачивалась, а со стыда. Тут ему и самому перед своей судьбой стыдно стало.
И показалось тогда сидение за кульманом при практически полном отсутствии зарплаты Даниилу занятием недостойным и даже позорным, поэтому он быстренько прикинул, что к чему и организовал кооператив по производству ультразвуковых пушек, способных разгонять крыс, собак и прочую недружелюбную человеку живность. В отличие от аналогичных изделий японских и американских умельцев, пушки Даниила имели одну маленькую особенность. А именно, встроенный контур, позволяющий транслировать мысленные команды, которые воспринимались объектом воздействия и неукоснительно им выполнялись. То есть, повернешь рычажок вправо, и все бродячие псы от тебя шарахаются, а повернешь влево — так все наоборот, выражают тебе небывалую любовь и почтение. Как выяснилось в результате экспериментов над соседями по подъезду, команды эти действовали не только на крыс и собак, но и на людей, что блестяще подтверждало гипотезу о единстве всего живого.
Даниил возрадовался, полагая, что создал чрезвычайно эффективное и недорогое средство самообороны и самоутверждения, и уже подумывал о расширении производства и связанных с этим перспективах быстрого повышения собственного благосостояния, однако не тут-то было.
Однажды приходит Даниилу официальная бумага с вызовом в одно очень серьезное учреждение. Ну, думает Даниил, заметили и оценили. Сейчас пойдут дела. Собирается, темный костюм утюжит, галстук завязывает официальным узлом и прибывает точно к указанному времени.
А в серьезном учреждении его уже ждут серьезные дяди, некоторые в лампасах, а некоторые, как и Даниил, в темных неброских костюмах и при галстуках, завязанных официальным образом, то есть, на резинках.
Расспрашивают дяди новоявленного изобретателя-предпринимателя, как это он додумался до своего приборчика, а сам приборчик — вот он — на столике стоит во всей своей гениально-скромной красе.
Даниил все обстоятельно растолковывает, на соответствующую научную литературу ссылается, потом предлагает приборчик включить, чтобы продемонстрировать его, так сказать, в действии.
— А вот этого не надо, — говорит самый серьезный дядя, — мы его уже включали, и убедились, что устройство ваше работает, да еще как! Обезьяны дохнут так, что любо-дорого посмотреть.
— Значит, вы собираетесь профинансировать дальнейшие работы в этом направлении! — радостно восклицает простодушный Даниил, не понимая, однако, при чем тут обезьяны. И почему они дохнут.
— Нет, не собираемся! — уверенно говорит самый серьезный дядя, а все остальные кивают, дескать, не собираемся, и даже более того.
— А зачем же вы меня сюда позвали? — недоумевает Даниил. — Не будете финансировать, так я и без ваших денег справлюсь, слава богу, заказов хватает.
— И этого не будет, — объясняют непонятливому Даниилу. — Приборчик Ваш всякие оппозиционеры да террористы могут на вооружение взять и вообще, изобрели бы Вы что-нибудь другое, а это изделие мы себе в контору забираем.
И опять про обезьян.
— Да не водятся у нас в Растюпинске никакие обезьяны, — не выдержал Даниил. — А если бы и водились, зачем мне их убивать?
— А вот это нам очень хотелось бы выяснить, — говорят серьезные люди, и становятся еще серьезней.
Тут Даниил смикитил, что ему, как говорится, «дело шьют», и уж не до бизнеса ему стало, а как-то сразу очень домой захотелось.
Задавали Даниилу еще разные вопросы, намеки всякие делали неприятные, так что совсем затосковал предприниматель и уже был рад — радешенек, когда на улицу вышел.
В общем, запретили приборчик. Дешево Даниил отделался. Так ему на прощание и сказали.
Даниил для подтверждения личной благонадежности немедленно в запой ушел. В России, известное дело, если ты пьешь горькую, значит, никакой серьезной опасности для государства не представляешь, махнут на тебя рукой — и все. В крайнем случае, позором заклеймят, но это, честное слово, не очень больно.
Пока Даниил пребывал в образцово-показательном запое, воротился из армии средний братец, Иван.
Братец Иван был хорошим солдатом. Именно поэтому служба его протекала не в какой-нибудь столице, где хорошему солдату, по разумению начальства, совершенно нечего делать, и даже не в гарнизоне сонного провинциального городка, где, опять же, хорошему солдату делать нечего, кроме как улучшать демографическую ситуацию, а в местах отдаленных и неуютных. Словом там, где его вовсе не ждут и где ему совсем не рады. Не рады до такой степени, что только и ищут возможности от него, от такого замечательного избавиться.
