Когда Кирилл переступил порог комнаты, дверь заперли снаружи. От этого стало и вовсе не по себе. Получалось, что руководство бункера не просто полностью контролирует прибывших, не просто лишило их всех прав, но заперло по загонам, как скотину. Это вызывало в душе мощный протест, но сделать с этим ничего было нельзя. Точнее, можно, но только по методу майора Грохотова: если что-то не нравится, пошел вон. До шлюза проводят, дальше как хочешь.
Кириллу досталась бетонная нора со сводчатым потолком, площадью чуть больше десяти квадратных метров, со стальной пружинной кроватью, тремя металлическими шкафами, деревянной солдатской тумбочкой, сохранившейся наверняка еще с советских времен, и настольной лампой, такой же простенькой, как и остальная обстановка. Никто не потрудился оборудовать комнатушку не то что душем, а даже банальным умывальником. Отхожее место представляло собой просто унитаз в углу. Высоко в стене виднелась круглая решетчатая заглушка вентиляционного канала, через которую с монотонным гулом подавался воздух из системы регенерации.
Зачем запирали двери, можно было лишь догадываться. Судя потому, что внутри не было и намека на звонок или что-то подобное, в дверь придется молотить ногами, чтобы снаружи услышали и выпустили. Скорее всего, правило запертых дверей не являлось уставным, его ввели специально для прибывших. Вот только зачем? Что-то скрывает руководство бункера. Причем интуиция подсказывала: скрывают нечто важное.
Эта мысль косвенно подтверждалась случайно услышанной фразой. Во время медицинского осмотра Кирилл услышал за ширмой чей-то глухой голос, произнесший всего два слова: «Кронштадтский синдром». Что обозначала эта фраза, он понятия не имел, но оставила она почему-то тягостное и даже жутковатое впечатление. Было очевидно, что руководство принимает непонятные меры непонятно против чего. А таинственное и опасное всегда пугает, потому что неясно, как от него защититься.
«Интересно, на что человек готов пойти ради выживания? На все? Или есть некий предел, ниже которого личность все же не опустится?» – подумал Кирилл.
Но ответить на этот вопрос он не мог даже в отношении самого себя. Никогда раньше он не оказывался в такой мощной зависимости от внешних условий, когда в чужих руках находится не просто ключ от твоего комфорта или достатка, а от самой жизни.
Эта мысль привела его в чувство. Кирилл понял, что с запертой дверью он точно готов мириться ради выживания. Но вот с чем еще? Или человеческая личность настолько гибка, что готова прогнуться в любую сторону, лишь бы пожить еще хоть немного, даже когда эта жизнь, по большому счету, не имеет уже ни малейшего смысла?..
«А раньше она что, имела какой-то смысл?» – мелькнуло в голове.
Уже не в первый раз Кириллу пришла в голову аналогия между жизнью до страшной грани, разделившей ее, и возможной жизнью тут, в бункере. Поразительно, но отличали их не какие-то глубоко структурные вещи, а один только масштаб. Ведь если глянуть на обычную жизнь обычного человека в очень общем масштабе, то чем она отличается? Родился, прожил свой срок, умер. Ничего, чаще всего, после себя не оставив, кроме детей, которым суждено прожить такую же бессмысленную жизнь. Жизнь в бункере просто будет короче. Ну, и в ней еще предполагается меньше радостей. Возможно, вообще никаких. И все. Никакой больше разницы.
Вспомнились описания жизни рабов в Древнем Риме из школьных учебников. Эти несчастные были лишены вообще каких бы то ни было радостей, жили в клетках, питались помоями, о сексе только мечтать могли. И все равно они боялись смерти.
Впрочем, бетонное помещение, выделенное Кириллу, было просторнее клетки. Однако ненамного просторнее тюремной камеры, какими их изображают в американских фильмах. Но там хоть небо видно в окошке, а тут и этого нет.
«Заживо погребенные… – подумал Кирилл, медленно, но уверенно проваливаясь в пучину отчаяния. – Еще живые, но уже навеки похороненные под землей…»
Ничего не оставалось, кроме как снять обувь и улечься на кровать поверх одеяла. С каждой минутой Кириллу все меньше нравилось, как развивается ситуация. Хотя там, в городе, казалось, что хуже некуда. Но там была хоть какая-то цель. А тут что?
Рюкзак с личными вещами, брошенный водителем в багажник, там и сгорел во время дезинфекции. С Кириллом осталась лишь одежда и то, что лежало в карманах. Ключи от квартиры… Ножом по сердцу. Смартфон, уже наполовину разряженный. Зарядка тоже сгорела…
«Сколько же бесполезного хлама породила наша цивилизация… – подумал Кирилл. – Как человечество кичилось своей мощью, наукой, технологиями… И помогли они? Как мертвому припарка».
Отыскав в памяти смартфона текст начатой книги, Кирилл попытался погрузиться в чтение, но происходящее в романе, еще вчера казавшемся увлекательным, теперь не вызвало ни малейшего интереса. Пришлось выключить смартфон и тупо уставиться в потолок. Даже время тут перестало существовать. Сядет батарея смартфона, вообще никак нельзя будет определить, день за пределами бункера или ночь, сколько прошло часов или дней. Бетонный гроб.
Кирилл неожиданно для себя подумал, что время не может быть физической величиной, потому что это лишь субъективный человеческий способ воспринимать мир, событие за событием. А когда ничего не меняется, пропадает и всякий смысл времени.
Вспомнилась фраза из фильма «Побег из Шоушенка». Там говорилось, что в тюрьме самой трудной бывает первая ночь. И надо ее пережить, не дать себе сойти с ума. Но ради чего? Ведь даже узник в тюрьме подсознательно верит, что закончится срок, и настанет другая жизнь. А тут во что верить? В то, что выжившие остатки человечества победят вирус? Ну… Может быть. Другой, спасительной для психики соломинки все равно не было. Пришлось ухватиться за эту, чтобы хоть немного расслабиться, продышаться, не дать ужасу свести тело спазмом.
Через какое-то время открыли дверь. Кирилл даже не глянул на экран смартфона, чтобы узнать, сколько часов он провел в прострации.
– Время ужинать, – сообщил с порога солдат-срочник. – Пойдем, провожу.
Он был младше Кирилла лет на пять, а то и больше, но в его тоне не было и капли уважения. Сначала это привычно покоробило, все же отцу удалось вбить в приемного сына идею об элитарности социального слоя, к которому принадлежала семья. Но возникшее было раздражение тут же улеглось.
«А за что он должен меня уважать? – резонно подумал Кирилл. – За то, что меня, как бездомного щенка, приютил высокопоставленный мужчина, взявший в жены мою мать? За то, что вместо прохождения срочной службы я по лесу в кроссовках бегал под неусыпным взором Вадима Семеновича?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
