Рейвен покраснела, ею овладело чувство досады, и вместе с тем она была смущена.
— Я не считаю эту обложку неприличной. Я никогда не позировала для непристойных фотографий. Карл Стайнер — один из самых знаменитых фотографов. Он не одобряет неприличные фотографии.
— В нем два человека, один — настоящий художник, другой склонен к порнографии. Так я полагаю.
Рейвен повертела в руках пресловутую обложку.
— То, что ты сказал, отвратительно. Ты намеренно обижаешь меня?
— Я просто высказал свое мнение. Можешь соглашаться или нет.
— Я не нуждаюсь в твоем мнении и твоем одобрении!
— Нет, — он притушил сигарету в пепельнице. — И никогда не нуждалась. Но тебе придется его выслушать. — Он схватил ее за руку. Сила, с которой он сжал запястье, не соответствовала его спокойному тону и холодному взгляду.
— Отпусти меня! — Рейвен безуспешно пыталась вырвать у него руку.
— Отпущу, когда закончу говорить.
— Ты уже закончил, — сказала она неожиданно спокойным голосом. Отказавшись от безуспешной попытки освободить руку, Рейвен посмотрела на него уничтожающим взглядом. Чувство негодования захлестнуло ее. — Я не обязана слушать, как ты меня оскорбляешь. И не буду. Ты можешь помешать мне уйти, потому что сильнее, но не заставишь слушать. — Она была в бешенстве, но владела собой и старалась говорить сдержанно. — Я сама распоряжаюсь своей жизнью. Конечно, ты имеешь право на свое мнение, но не имеешь права обижать меня. Сейчас я не желаю разговаривать с тобой, я только хочу, чтобы ты отпустил меня и дал мне уйти.
Брэндон долго молчал. Рейвен было решила, что он откажется. Потом он медленно ослаблял хватку до тех пор, пока она смогла убрать руку.
Без единого слова Рейвен повернулась и вышла из комнаты. Возможно, она ошиблась, объясняя причину поведения Брэндона депрессией.
Рейвен спала. Приснившийся ей сон представлял смешение воспоминаний детства. Мысли и образы всплывали и снова отступали в темноту. Одно накладывалось на другое — калейдоскоп страхов, чувства вины, безысходности… Она металась на простынях, пытаясь найти в себе силу проснуться, и стонала. Но подсознание цепко держало ее, она никак не могла прийти в себя. Страшный удар грома, казалось, раздался внутри ее существа, а электрический разряд молнии словно вспыхнул внутри комнаты. Она в ужасе проснулась и рывком села на постели. Комната снова погрузилась в темноту. Вскрикнув, Рейвен села на кровати. На звук громких рыданий к ней ворвался Брэндон.
— Рейвен! Я здесь, родная! — Рейвен бросилась в его объятия и прильнула к нему. Она сильно дрожала и была холодна как лед. Брэндон закутал ее в одеяло и прижал к себе. — Не плачь, любимая, я здесь. Я охраняю тебя. — Он покачивал ее и ласкал, словно испуганного ребенка. — Гроза скоро пройдет.
— Держи меня. — Она прижалась лицом к его плечу. — Пожалуйста, только не отпускай меня. — Она прерывисто дышала. — О, Брэнд, какой жуткий сон!
Он и гладил ее, и укрывал, и тихонько целовал в голову.
— Что ты видела во сне? — спросил он, продолжая укачивать ее, как это делают в детстве, чтобы отогнать ночные кошмары.
— Она снова бросила меня одну, — пробормотала Рейвен и задрожала так, что он почувствовал это через одеяло. Слова беспорядочно вырывались у нее, она была в смятении. — Как я ненавидела оставаться одна в комнате. Свет шел только от вывески на доме напротив — красный неоновый свет, который все время мигал — зажигался и гас, зажигался и гас, — так что темнота все время прерывалась. И такой шум на улице! Даже когда закрыты окна. Так душно… так жарко, что не заснуть. — Девушка бормотала, уткнувшись лицом в его плечо. — Я смотрела на свет и ждала, когда она вернется. И она появлялась пьяная. И приводила с собой мужчину, и клала мне на голову подушку, чтобы я не слышала.
Рейвен остановилась и перевела дыхание. Было темно, и она старалась успокоиться в объятиях любимого человека. Снаружи гроза достигла своего апогея. А она продолжала рассказывать:
— Мать падала с лестниц и ломала себе то ребра, то руку. Я поднимала ее, отводила к врачу. Но всегда повторялось одно и то же. Мы снова переезжали. Темные душные маленькие комнаты, пахнувшие джином, как бы их ни убирали. Тонкие стены, которые словно и не существовали, чтобы охранять частную жизнь. Но она всегда уверяла, что все изменится: она найдет работу, а я буду ходить в школу… Но всегда наступал день, когда я возвращалась домой, я заставала ее с мужчиной и бутылкой.
Рейвен уже не так крепко прижималась к нему. Тяжелые ночные видения отступали, душевные волнения постепенно улеглись. Снова вспыхнула молния, но это уже не было так страшно.
— Рейвен. — Брэндон нежно отстранил ее и посмотрел ей в лицо. Слезы еще струились у нее по щекам, но дыхание стало ровнее. — Где был твой отец?
Она издала слабый звук, он догадался по ее губам о словах, которые она произносила.
Ей было невыносимо трудно, когда, она прошептала:
— Я не знаю, кто мой отец. — Растерянная, она освободилась из рук Брэндона и встала с постели. — Мать не знала, который из них… их было много…
Брэндон не сказал ни слова, а полез в карман брюк, торопливо пошарил, вытащил коробок спичек и зажег свечу. Электричества почему-то не было. Пламя колыхнулось, вспыхнуло и с трудом осветило часть комнаты.
— И долго ты жила такой жизнью?
Рейвен запустила пальцы в волосы, затем обняла себя за плечи. Ох, она сказала уже и так слишком много, но было поздно отступать.
— Я не помню, чтобы она не пила, но когда мне было лет шесть-семь, она еще держала себя в руках. Она пела в клубах. Голос был довольно слабый, однако ее очень любили… — Рейвен помолчала и вытерла слезы. — Когда мне исполнилось восемь, она… ее поведение все труднее поддавалось контролю. И всегда были мужчины… Некоторые лучше, некоторые хуже. Один из них время от времени водил меня в зоопарк…
Девушка опустила голову. Свет свечи отбрасывал блики на ее тонкую ночную рубашку.
— Ей становилось все хуже, мне кажется, из-за крушения всех ее надежд. Она совсем потеряла голос, так как ужасно много курила и пила, разрушила свое здоровье. Иногда я ненавижу ее. Но временами — я знаю это — она сама ненавидела себя.
Рейвен принялась ходить по комнате, казалось, это приносило ей облегчение. Слова полились быстрее и свободнее.
— Она плакала, и клялась мне, и умоляла, чтобы я не испытывала к ней ненависти, все чаще и чаще обещала невозможное, и я ей верила. «Теперь» — было ее любимое слово. И сейчас все еще обещает, что «теперь» она начнет новую жизнь. Она любит меня, когда не пьет, и совершенно забывает обо мне, когда пьяна. Для меня это все равно как жить с двумя разными матерями, и ни с одной из них не легко. Когда она бывала трезвой, то считала, что мать и дочь единое целое. Она проверяла мои домашние работы, спрашивала, почему я на пять минут позже пришла из школы. Когда была пьяна, то готова была смести меня со своего пути. Помню, мне было двенадцать лет, и она три месяца и шестнадцать дней не пила. Однажды, придя из школы, я нашла ее на полу без сознания. В тот день она пыталась петь в каком-то затрапезном клубе, и это был полный провал. Позже она говорила мне, что сделала только один глоток спиртного, чтобы успокоить нервы. Но он был не один, конечно. — Рейвен дрожала, крепко сжимая руками плечи. — Холодно, — пробормотала она.
Брэндон встал и подошел к камину, положил лучинок для растопки, сгреб угли к решетке и прибавил дров. Рейвен из окна смотрела на ужасную грозу над морем. Молнии сверкали реже, но яростный грохот и дождь продолжались. Она задумчиво продолжила рассказ:
— И таких случаев было много. Однажды она работала разносчицей коктейлей в баре, где было маленькое пианино. Я ходила туда в день получки, чтобы она не истратила деньги прежде, чем я куплю еду. Это было относительно спокойное время. Она продержалась там шесть недель и завела любовную связь с менеджером. Он оказался одним из лучших ее мужчин. Я могла играть на пианино, когда там никого не было. Другой любовник, музыкант, научил меня основам композиции и сказал, что у меня хороший слух. Мама любила мою игру.
Менеджер — его звали Бен — спросил меня как-то, не хочу ли я играть в часы ланча? Он сказал, что я могу и петь столько, сколько выдержу, но тихо, вполголоса, и не вступая в разговоры с посетителями. Так я начинала. — Рейвен провела рукой по лбу. За спиной в камине трещали дрова. — Мы уехали из Хьюстона в Оклахому. Я скрыла свой возраст и получила работу певицы в клубе. У матери начался запой. Временами я боялась оставлять ее одну. Она не работала тогда и…
Раздался треск грома и сверкнула гигантская молния, Рейвен отпрянула от окна. Она хотела уже прекратить рассказ, чувствуя, что зашла слишком далеко. Но потребность выговориться, хотя бы раз в жизни, не давала ей умолкнуть.
