его и ничьи больше слова – относится к проблемам прикладной науки, в частности, к запуску земного шара в обратную сторону. Не в пример руководителям тогдашней партии и тогдашнего правительства тогдашнего государства. Пустить вспять сибирские реки, перегнать Волгу в Дон, а Дон куда-нибудь дальше, что ни попадя осушить, чтобы потом что ни попадя залить рукотворным морем, которое по колено советскому человеку, – как бы подразумевается само собой. Но поговаривали, что Никита Сергеевич Хрущёв, дабы устрашить западных оппонентов, спрашивал академика Сахарова, возможно ли ракетой с атомной боеголовкой уничтожить Луну, чтоб наглядно была видна мощь советского оружия, и, якобы, академик Сахаров приводил различные аргументы, дескать, Луна висит в небе не понапрасну, она зачем-то нужна, просто так уничтожить её накладно, тогда как Никита Сергеевич уверенно парировал: ну … с ней, и отложил решение вопроса только после того, как услышал, что Луна влияет на приливы и отливы океанов и морей, и её уничтожение спровоцирует цунами, пострадать могут в том числе и советские прибрежные территории. Такого Хрущёв допустить не мог, он являлся дальновидным политиком и рачительным хозяином. Академик Сахаров, когда его спросили, был ли такой разговор, ответил, что такого разговора не было, но вообще, судя по аргументам первого лица государства, история вполне вероятна.
Так что есть не только разные стороны правды, но и разные правды, а что люди мы, а не бобики, вряд ли является сильным аргументом. У Белки не спросили, хочет ли она лететь вместе со Стрелкой, и у Стрелки не поинтересовались, как она смотрит на космический вояж с билетом в один конец.
Передовой советский человек может судить иначе. Герой фильма «Девять дней одного года» физик Гусев приходит к профессору и говорит, что ему нужна операция: «Но мы не делаем их, дорогой…» – «А для чего у вас этот стол?» – «Для собак». – «Согласен на собачьем. Я не гордый. Переживу».
Ни истопник, ни тем более маляры на пересадку костных мозгов ни в коем случае не согласны, им и своих довольно, а потому лечатся «Столичной» водкой, что очень хороша от стронция. И верно, на какой ещё водочной этикетке написано: 2 р. 95 к. без стоимости посуды. Такому напитку можно доверить свою жизнь, он из породы тех, с кем без раздумий пошёл бы в разведку. Это ведь тоже зависит от страты и принятой системы номенклатурного распределения, на подводных лодках, например, выдают сухое красное вино, чтобы провести чистку организма, а тут иначе как водкой не обойдешься, «Горный дубняк» такую хворобь не возьмёт, можно и дать дуба.
Красный треугольник
…Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с Нинулькою гулял с тёти Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
Поясок ей подарил поролоновый
И в палату с ней ходил в Грановитую.
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею.
А вернулась, ей привет – анонимочка:
Фотоснимок, а на нём – я да Ниночка!..
Просыпаюсь утром – нет моей кисочки,
Ни вещичек её нет, ни записочки!
Нет как нет,
Ну прямо нет как нет!
Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что всё во мне переломано.
Не серчай, что я гулял с этой падлою,
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
А она как закричит, вся стала чёрная:
«Я на слёзы на твои – ноль внимания!
И ты мне лазаря не пой, я учёная,
Ты людям всё расскажи на собрании!».
И кричит она, дрожит голос слабенький…
А холуи уж тут как тут, каплют капельки:
И Тамарка Шестопал, и Ванька Дёрганов,
И ещё тот референт, что из органов,
Тут как тут,
Ну прямо тут как тут!
В общем, ладно, прихожу на собрание.
А дело было, как сейчас помню, первого.
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня – вся стала красная.
У них первый был вопрос – «Свободу Африке!»,
А потом уж про меня – в части «разное».
Ну, как про Гану – все буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат: «Давай подробности!».
Всё как есть,
Ну прямо всё как есть!
Ой, ну что тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с племянницей гулял с тёти Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
И в моральном, говорю, моём облике
Есть растленное влияние Запада.
Но живём ведь, говорю, не на облаке,
Это ж только, говорю, соль без запаха!
И на жалость я их брал, и испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал.
Ну, поздравили меня с воскресением:
Залепили строгача с занесением!
Ой, ой, ой,
Ну прямо ой, ой, ой…
Взял я тут цветов букет покрасивее,
Стал к подъезду номер семь, для начальников.
А Парамонова, как вышла – стала синяя,
Села в «Волгу» без меня и отчалила!
И тогда прямым путём в раздевалку я
И тёте Паше говорю: мол, буду вечером.
А она мне говорит: «С аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
И племянница моя, Нина Саввовна,
Она думает как раз то же самое,
Она всю свою морковь нынче продала
И домой по месту жительства отбыла».
Вот те на,
Ну прямо вот те на!
Я иду тогда в райком, шлю записочку:
Мол, прошу принять, по личному делу я.
